– И что же?
Мой взгляд так и притягивала ее грудь под расстегнутой рубашкой, взгляд искал продолжения под легкой и простой материей!
– Вас смущает, что я раздета, Петр Ильич? – с улыбкой спросила она.
– Я – врач, Марфуша, могу и потерпеть, – оставалось улыбнуться и мне. – Тем более, что я всего на минуту…
– Хотите уйти так скоро? – спросила она, и в ее голосе я услышал иные нотки – задорные, боевые и… нежные. – Неужто, Петр Ильич?..
Она по-прежнему не отпускала моей руки.
– Вы просили меня найти вас, и найти нынче же. Я вас нашел. Что же вы хотели рассказать мне? – спросил я.
– Поцелуешь – скажу! – блеснув глазами, ответила она. (Я усмехнулся – это было смело, отчаянно смело!) А ты и так поцелуешь, – вдруг добавила она, – скажу я чего или не скажу. Так ведь, Петр Ильич?
А ее аромат – и духов, и молодого ухоженного тела – уже проникал в меня, становился моей частью. И еще эта близость – она стояла совсем рядом, и рубашка ее была расстегнута, глубоко открывая большую и нежную грудь. Вот только глаза ее оставались и счастливыми и несчастными одновременно. И я понимал почему: я-то был рядом, но – чужой, пока чужой…
– Тут ведь, в поместье нашем, никого, – вдруг очень просто сказала она. – Зыркин, пропади он пропадом, знает об этом! Так и пытается загнать меня в угол. Однажды чуть не прибила его скалкой, честное слово! Да еще дворня – мужичье. Так одиноко, Петр Ильич, если бы вы знали: в пору в петлю лезть. А я вас едва увидела и сразу поняла: вот он, принц залетный, хоть и на ночь приехал, не отпущу его просто так! – Ее грудь коснулась моего мундира. – Никуда он от меня не денется. – Марфуша улыбнулась, как она это умела – с особым огоньком в глазах, мягкой и обольстительной улыбкой. – А ты думаешь, Петруша, я не видела, как ты на меня смотрел?..
Я с трудом проглотил слюну. Все было ясно, все! И ощущение неминуемой близости и ночи вдвоем обожгли меня, захлестнули жаром. Марфуша все поняла по моим глазам. Она едва успела скинуть с плеч платок, как я сам положил ладони ей на плечи и потянул вниз рубашку. И уже через секунду она стояла передо мной обнаженной, пылающей, дышавшей порывисто и томно. Сладкой и горячей травой, пряными и душистыми цветами пахла эта женщина здесь – в натопленной комнатушке чужой мне усадебки, за стенами которой хозяйничала зима! Вот тогда я и обнял Марфушу – и руки ее крепко сплелись на моей шее. А губы!.. От этих губ я никак не мог оторваться! «Бери же, – прошептала она, – бери меня!..» И я подхватил ее – уже мою, всю! – и понес к застеленной кровати с откинутым одеялом…
…Она улыбалась, глядя в потолок своей пестро убранной комнаты. Лицо Марфуши горело, глаза блестели все так же весело, но была в них та утомленность, которая приходит после быстрой и жаркой любовной схватки. Она повернула голову ко мне, утопив пол-лица в своих охристо-золотых волосах.
– Понравилось, а? Петруша, милый?..
Я потянулся к ней, поцеловал в губы, и она, опять улыбаясь, закрыла глаза.
– Сама вижу – понравилось, – прошептала женщина, – люба я тебе, Петрушенька, все вижу…
– Сладкая ты, Марфуша, ой, сладкая, – разглядывая ее лицо, проговорил я. – Еще слаще, чем я думал. И привязаться к тебе, сердцем и плотью прирасти, – проще простого.
Она открыла глаза, таинственно улыбнулась:
– Знаю, голубчик мой, хорошо это знаю…
– Что ты мне хотела рассказать?
– А вдруг просто заманила, не подумал?
– Подумал, Марфуша, но и тут я не в проигрыше, – я заглянул в ее глаза. – Что хотела сказать – говори.
– Два года назад я с одним казаком спуталась – Николой, от одиночества спуталась, тот казак Дармидонту Михайловичу Кабанину служил. Обещал мил-казачок: «Женюсь!» Скотиной он оказался, зверюгой, почему, говорить не буду. У него печатка даже с черепом была, и смертью от него веяло. Вспоминать о нас не хочу, и страшно, и не о том сейчас речь. Никола везде за Дармидонтом Михайловичем следовал. И прежде еще: мы так и познакомились, когда Кабанин к моему хозяину – Павлу Павловичу Сивцову – приезжал. И вскоре после смерти барина моего тоже…
– Ну-ну? – сел я на постели.
– Так вот, – и Марфуша приподнялась на локте, – на второй день после смерти хозяина моего, когда вдова Софья Андреевна в полуобмороке лежала, отец Агафон молитву у покойного читал, а я и заснуть не могла, ворочалась, ночью, слышу, приехал кто-то. Вроде бы двое. Открыл им Митька наш непутевый, но тут же Пантелей Ионович выскочил и Митьку спровадил. Зыркин одет был, точно ждал кого-то. Да он такой – все чует! По виду приехали господа. Я вначале подумала, мол, кто-то из соседей помещиков прознал о том, что Павел Павлович погиб, вот и пожаловал, да почему только ночью? Гости – в дом, я платок набросила и вышла: решила проверить, что к чему. Уж больно один мне знакомым вдруг показался. В доме их и не было точно, куда делись? Им бы в столовую пройти или в гостиную. А потом я сообразила: в библиотеке или в кабинете хозяина!