И мы начинаем давиться от хохота. Дмитрий смеется совершенно искренне, а мой смех — он немного сквозь слезы, ведь я только что узнал, что в представлении Мархи я мягкий, как волокна каннабиса, и из меня можно вить веревки.
Вить веревки…
Черт, я же хотел выпить!
Оставляю Дмитрия досмеиваться, иду к холодильнику, достаю водку, беру на кухне низкие
пузатые стаканы. Русскую водку надо пить из стаканов, так она вкуснее. И наливать сразу грамм семьдесят, чтобы был эффект.
Дмитрий, увидев в моих руках бутылку и посуду, удивленно крякает:
— Эт-то что такое, шеф? День же еще!
— То есть ты не будешь?
Дмитрий сопит, водит пальцем-личинкой по корешку молескина. Собственно, ответа я и не жду — мы же не первый день знакомы! — и разливаю водку.
— А закусь? — Дмитрий стряхивает с лица выражение сонного отличника и становится деловито суетлив. — Чего там у тебя есть?
Допускать его к холодильнику нельзя — разграбит. Но мне хочется выпить, а не возвращаться на кухню и делать бутерброды для этого Гаргантюа. И я только машу рукой — дескать, давай сам.
Дмитрий с неожиданной для его комплекции резвостью срывается с места и рысит к холодильнику. Я беру стакан, шумно выдыхаю — так меня учили, вот сам Дмитрий и учил — и проглатываю водку одним большим, тягучим глотком.
Ледяной огонь прокатывается по гортани, струится по пищеводу и разливается в желудке озером кипящей лавы. Я налил себе больше, чем обычно, — грамм сто двадцать, и у меня сразу немеет верхняя губа, а перед глазами словно повисает вуаль, типа той, что так любят невесты. Невестам вуаль нужна, чтобы спрятать от всех бесстыдно счастливые глаза, мне — чтобы не видеть Мархи, которая через три года снова заколдовала меня и теперь смотрит из каждого угла.
Из кухни, тяжело топая, приходит Дмитрий. В руках у него тарелка, на тарелке — стопка бутербродов с пармской ветчиной, зеленым сыром и помидорами. Я — фанат пармской ветчины и покупаю ее не в магазине, а в одном итальянском ресторане, который находится тут, рядом, на Смоленке. И сыр у меня тоже особый, называется Базирон Песто, его делают в Голландии, он зеленого цвета и имеет вкус соуса песто. А вот помидоры я предпочитаю местные, точнее, азербайджанские, большие и розовые. Словом, я люблю поесть вкусно.
А Дмитрий любит — много. Ему, по большому счету, все равно, пармская ветчина у него на бутерброде или соевая колбаса эконом-класса. И в сырах он разбирается так же, как в ветчине, то есть никак. Так что мои деликатесы сейчас будут варварски уничтожены безо всякого гурманства. Ну да и черт с ними. Мне все равно.
— На здоровье, — говорю я жующему Дмитрию. — Ты хотел поработать?
Но он видит мой опустевший стакан, видит, сколько убыло в бутылке, и перестает жевать.
— Стоп-стоп-стоп… — говорит Дмитрий и не глядя ставит тарелку на край стола. — Шеф, что произошло?
2
— Что ревешь, дуреха?
Рита не ответила, только беспомощно помотала головой. Слезы бежали по щекам черными дорожками поплывшей туши, и остановить их не было никаких сил.
Даже сейчас, когда все уже окончательно решено, ненавистный город детства, малая родина, не хотел отпускать, сопротивлялся. А ведь уже казалось, вырвалась из родного захолустья, добралась до Новосибирска, и от столицы, от новой жизни теперь отделяли только рельсы, шпалы и два дня вагонной качки…
— Поезд девятьсот семнадцать Владивосток — Москва отходит со второго пути, — прогундосил динамик.
От этой безобидной фразы плакать захотелось еще больше. Зашипело, что там обычно шипит у готового к отправлению поезда, состав дернулся.
Все…
— А, черт с тобой! Полезай, — сжалилась проводница.
Не веря своему счастью, Рита подхватила сумку и торопливо полезла в тронувшийся уже вагон. Проводница, некрасивая женщина лет сорока в форменном кителе, с уставшим от жизни лицом, перехватила сумку.
Взобравшись в тамбур, Рита оглянулась на Новосибирск.
На перроне толпились провожающие, но провожали не ее. Махали руками на прощание, но прощались не с ней. Рита отвернулась и с благодарностью посмотрела на проводницу.
— Спасибо, тетенька.
«Тетенька» набычилась, кивнула в сторону.
— Идем.
Идти пришлось всего ничего — до купе проводника. В детстве Рите всегда было интересно заглянуть внутрь, понять, как там все устроено, для чего все эти кнопочки и краники. Сейчас интересы переменились, да и внутри купе не обнаружилось ничего любопытного. Обыденно и тесно. Пахло сладким дешевым парфюмом.
Проводница небрежно кинула сумку. Повернулась к замявшейся в дверях девушке, бросила покровительственно: