— Но-но! Побаклань мне!
Сержант снисходительно взмахнул дубинкой.
— Не боись. Ни он, ни я тебя пальцем не тронем.
Валентин примолк. Он чувствовал подвох, но не имел ни малейшего понятия, с какой стороны ждать удара. Впрочем, предотвратить что-либо он был не в силах. Сюрпризы здесь обожали. И преподносили с должной внезапностью.
— Стоять! — гремя связкой ключей, вертухай шагнул к дверям незнакомой камеры.
— Эй, ребятки, что-то вы напутали! Я же не отсюда.
— Отсюда, отсюда, не сомневайся.
Дверь отворилась, сержант почти ласково подтолкнул арестанта.
— Милости просим к нашему Минотавру.
Валентин нерешительно ступил через порог.
Первая встреча со Шкирятом кончилась для Валентина сотрясением мозга. Едва познакомившись с мрачноватым уголовником, Валентин неловко пошутил:
— Веселая фамилия. Не того ли самого папы сын?
Не спасла и природная реакция. Чугунный кулак Шкирята отправил его в нокаут. Пожалуй, зэк не удовольствовался бы этим, но Барин с Карпом сумели утихомирить буяна. В тот же день Шкирята отселили, заменив Хазратом, а позднее, когда Валентин вернулся из тюремного госпиталя, Барин шепотком поведал, что Шкирят — штучка еще та. Во-первых, блатной от пяток до макушки, во-вторых даже в этом месте ухитряющийся садиться на иглу. Вполне возможно, ни о каком Шкирятове он и слыхом не слыхивал. Может, обиделся за схожесть «шкирята» и «ширяться». Обижался он на многое. Сел за двойное убийство. На воле состоял при каком-то сутенере, бдительно контролировал многочисленных подружек. Кидался на людей по первому подозрению. В пятой или шестой драке кого-то в запале пришиб. Заодно расправился и с подружкой. «В общем псих из законченных, — заключил Барин. — Такому не то что про фамилию, про погоду лучше не заикаться».
И первый, кого разглядел в чужой камере Валентин, был именно Шкирят. Оживший Минотавр, трехдневный утопленник, «чума» в наколках. В компании ревнивца на нарах валялось еще четверо громил. Иллюзии развеялись, как дым. Задумка майора была чрезвычайно проста. Усилиями блатных добиться того, что не удалось ему самому.
Валентин сжал и разжал пальцы. Мысленно обругал сержанта. Дубинка последнего поработала профессионально. Руки только-только начинали отходить, да и голова все еще болезненно гудела. Глазами обежав пасмурное, словно затопленное пепельным дымом помещение, он попытался прикинуть шансы. Расклад получался неважный. Это была не обычная тюрьма, — здесь содержали смертников и бессрочников. Трижды в неделю здесь баловали сахаром и маслом, а зычноголосые инструкторы натаскивали уголовную братию на рингах и в тренажерных залах. Слабые в этом местечке не задерживались. Жизнь измерялась не сроком. Жизнь измерялась боями, переломами и кровоизлияниями. Самое удивительное заключалось в том, что несмотря на очевидную «вредность» профессии, здесь заводились и свои старожилы. Балласт без сожаления списывали, тех, кто подавал надежды, опекали, заменяя поединки класса «А» (со смертельным исходом) на более льготные состязания. Узники себя называли «гладиаторами», тюремный персонал именовал их «мясом», «мешками» и «баранами». Так или иначе, но контингент в камерах проживал специфический. Цену мускулам, кулакам и верткости здесь знали, как ни в каком другом месте.
Вздохнув, Валентин шагнул вперед, примерился к ближайшему табурету. Хазрат не единожды демонстрировал сокамерникам, какие чудеса можно вытворять с помощью простейших столярных изделий. В ход могло идти все: столы, табуреты, тумбочки. Простой ложкой можно было располосовать лицо, мусорным баком отбить самый мощный удар. Бывший проворовавшийся военспец сороковой армии, Хазрат знал уйму подлейших приемов. Но то — Хазрат. Валентин был, пожалуй, не слабее, но в сложившихся обстоятельствах — при соотношении один к пяти, с желудком, переполненным чаем, с чугунной головой и онемевшими локтевыми суставами — на многое рассчитывать не приходилось.
— Привет! — бормотнул он. — Тесновато живете.
— А, явился… — притулившийся у стола Шкирят нехорошо улыбнулся. — Красивый петушок!
Валентин прикусил губу. Фактически его уже окатили грязью. Путь к отступлению был отрезан. Шагнув к столу, он присел на табурет, чуть качнулся, проверяя устойчивость и вес четырехногой конструкции.
— Брось, Шкирят. Мы здесь все в одной лодке, — Валентин скользнул взглядом по сокамерникам. — Когда галера тонет, гребцам грех душить друг дружку.
— А я тебе не гребец, Петушок! — последнее слово Шкирят вновь выделил с особой многозначительностью. Все было ясней ясного, и Валентин успел смириться с неизбежным. Обитатели камеры были настроены воинственно, незримые тучи клубились под низким потолком, в воздухе пахло грозовым разрядом.