И я опять загордилась про себя собственной смелостью и рассудительностью, дуреха.
Но все случилось иначе — убить меня пришел человек, который не мог следовать логике.
В тот день… до сих пор мурашки по коже… так вот, в тот день, когда Фелицата привела меня из школы, тетушки Магды дома не оказалось. Где тетя? Она в гостях, спокойно ответила мерзавка. Я насторожилась, она была бледнее обычного, в уголках глаз тлели ночные огоньки, а слегка покусанные губы выдавали скрытое волнение. Сейчас она скажет, что уйдет за покупками, подумала я.
— Элайза, — она обращалась ко мне на английский манер, — я схожу в магазины, а ты никуда не уходи, занимайся языком. Вечером тетя сама проверит уроки.
Я промолчала. В тот раз служанка собиралась слишком долго и тщательно: накрасила губы, промакнула вороные волосы надушенной салфеткой. Как я сейчас понимаю, она готовилась к тому, чтобы когда все кончится, произвести хорошее впечатление при даче показаний… Змеиные глазки кололи ледком, а прежде всегда мертвенные, бескровные щечки вдруг окрасились приливом румянца. Кто бы мог подумать, что жить ей оставалось чуть больше часа.
Она явно медлила, цепенела у зеркала, словно чего-то ждала — внезапно грянул телефонный звонок, один, второй… и телефон смолк. Но Фелицата и не собиралась снимать трубку — два звонка походили на условный сигнал. Быстро завернув тюбик помады, она отпрянула от зеркала, и уже уходя, почти на бегу, неожиданно потрепала горячей ладонью по моей стриженой головке. Какой непривычный жест ласки! Все-таки стерве было не по себе — она-то, сволочь, прекрасно знала, что мне сейчас предстоит.
Как только хлопнула дверь в прихожей, я сразу метнулась в ванную, достала припрятанный ключ и открыла дверь в комнату Фелицаты. Так и есть! В проклятой сумочке не было запасного ключа от квартиры. А вот револьвер на месте. Это чуть успокоило… как будто меня должны были прикончить только из этого оружия, дура! Фотокарточка тоже исчезла — ага! кто-то должен будет узнать меня в лицо.
— Беги, беги! Полный атас, идиотка! — кричу я сейчас самой себе.
Я вела себя как полная дура еще и потому, что детский дом был тогдашним моим представлением обо всем мире —из него нельзя убежать. Взрослые — повсюду, а раз так, значит спасения нет нигде.
Как ни была я чутка, он сумел отворить дверь бесшумно и вошел в квартиру на цыпочках.
— Привет, девочка! — сказал он весело. И показал грязные ботинки, которые держал в левой руке — мол, вот почему так тихо. Я сразу поняла, что это псих. Обритая наголо голова. Страшно оттопыренные уши в коростах. Белый больничный халат, видный из-под короткого плаща. Голые руки-удавы в свежих порезах и мазках зеленки. Рваные носки, из дыр которых лезли черные ногти. И почему-то еще куча мух, которые влетели с ним в комнату! Несколько мух ползали по черепу, и он их не чувствовал. И наконец глаза — одновременно безумные и умные. Глаза психопата. Он почти не моргал. Веки словно приклеены. Близость маленькой жертвы возбудила психа до состояния истеричной веселости. Но я уже знала одного такого безумца Колю Бешеного — санитара из изолятора в нашем интернате — и потому разом проникла в тайну безумия — он до неистовой истомы, до испарины ненавидел женщин.
— А я не девочка! Я мальчик! — выпалила я в ответ.
— Но! но! но! — Он сел напротив меня за обеденный стол, где застал меня, ворвавшись в гостиную, — и поболтал в воздухе немытым пальцем в пятнах зеленки, — Здесь живет маленькая мерзкая писюха! — лицо психопата исказила кошмарная гримаса.
— Вы ошиблись. Я мальчик, — сказала я с оттенком мальчишеского презрения к девчонкам.
Он был явно сбит с толку моим упрямством и глядел с детской недоверчивостью. На счастье, я была тогда коротко подстрижена и действительно походила на мальчика.
— А где та мерзкая гадина, вонючка, писюха?! — крикнул он в бешенстве и выхватил из кармана плаща медицинский скальпель, примотанный проволокой к деревянной ручке.
— Такая черная? Высокая? — спросила я, скрывая ужас, и в панике чувств описывая служанку Фелицату.
— Да, черная грязная волосатая писюха, — кивнул маньяк.
— Она в ванной спряталась, — и я приложила палец к губам, — тссс!
— А! Тссссссссс… — просипел он и осклабил страшный рот, где от зубов остались лишь острые обломки, и заговорщически подмигнул безумным глазом, — сыграем в ножички?
— Давай! — согласилась я с интересом, как положено настоящему мальчишке.
— А ну, клади руки на стол! — От сумасшедшего исходила такая зверская сила и страсть помешательства, что я положила ладошки на стол и растопырила пальцы веером.
Он склонил голову, изучая руки, и насвистывая с исключительной правильностью пассаж из оперы Мейер-бера «Роберт дьявол», поднял нож. Этот свист напугал меня не меньше, чем скальпель. Я тогда таскалась с теткой по операм и сразу узнала мелодию.
Кха! И безумец нанес лезвием серию молниеносных ударов между моими пальчиками так, что нож ни разу меня не поранил. Он был в диком восторге от своей ловкости и громко расхохотался.
Любимый тетушкин стол из карельской березы был безнадежно испорчен адскими царапинами.
— Теперь ты! — Психопат протянул мне самодельный нож и растопырил на столешнице свои страшные руки. Я взяла оружие двумя ручками, замахнулась — если первый удар пришелся между пальцами, то при втором — лезвие скальпеля вонзилось точно в мясо между указательным и средним, там где кожа натягивается перепонкой. Я обмерла. Кровь брызнула на стол, но псих только рассмеялся безумным хохотом: ведь я проиграла состязание в ловкости! С полоумной радостью он вытащил засевшее лезвие из стола и из руки, и стал лизать языком рану, лизать словно собака, лакающая воду из лужи. Только тут я почуяла от безумца запах больницы. Едкий мерзкий запах отчаяния.
Внезапно зазвонил телефон — веселость психопата мгновенно испарилась. С перекошенным от злобы лицом, он метнулся к аппарату на телефонном столике, сорвал трубку и стал яростно кукарекать, лаять, мычать, выть, изображать звуки задницы и быстро-быстро плеваться в телефонную трубку. Я тихонечко встала из-за стола. Но не тут-то было!
Сокрушительным ударом разбив трубку об стену, и отшвырнув лохмотья пластмассы, сумасшедший преградил мне дорогу. Нож оставался лежать на столе. Опустившись на колени, умалишенный вдруг принялся по-собачьи обнюхивать меня, жутко раздувая ноздри. Я тогда была невысока и, опустившись на колени, псих близко-близко заглянул в мое лицо мутными глазами в красных прожилках. Безумные дырки жадно всасывали частички моего детского запаха. И с каждым вздохом психопат все больше и больше возбуждался: «Писюха! маленькая мерзкая вонючка, шлюшка… писюхой пахне-е-ет!» Его колотило, как от озноба, зубы клацали. На губах появилась пенка. Глаза почернели от бешенства. Изо всех сил я ударила его по щеке и честных слезах выкрикнула: «Я мальчик! Мальчик!»