Девочка перестала хныкать и быстро убрала ладошки с лица. Что за черт! На меня в упор глядела одна из самых гадких и злых детских рожиц, которые я когда-либо видел в жизни! И она вовсе не плакала! Она смеялась. То, что я принял за хныканье, было на самом деле подавленными смешками. А за ладошками маленькая бестия прятала от моих глаз зажатую между зубов металлическую трубочку, вроде тех, из которых дети обстреливают друг друга пульками на скучных уроках. Беги! Я не успел даже отпрянуть. Напружинив щечки, чертовка плюнула мне в лицо чем-то теплым, противным и мягким.
Это был шарик жеваной бумаги, которым бестия угодила мне прямо в лоб, ровнехонько в переносицу между глаз. Но эффект был адски усилен: я почувствовал удар такой силы, словно от молотка. В глазах потемнело и, зашатавшись, упал на колени, закрыв лицо руками от боли. На миг сознание оставило мой разум.
Тем временем исчадье ада ухватило меня маленькими грязными тонкими пальчиками за запястье, как стальными клещами, и легонько, без всяких усилий, оторвала мои руки от лица. Я потерял дар речи — настолько сильны были детские ручки дьявола.
— Почему ты меня бросила? — сказала девочка голосом молодой женщины, от которого по коже побежали мурашки — настолько он был внезапен, страшен и сверлящ.
Ручки трогают мои локоны, нижут на пальцы золотые кудри. Тащат концы прядей в рот. Хрустко жуют волосы острыми зубками.
— Ты ошиблась, девочка… — я пытаюсь подняться с колен. Встаю на корточки.
— Гадкая! Гадкая! Гадкая! — фурия поднимает босую ножку и сокрушительным пинком в грудь, толчком в солнечное сплетение опрокидывает на пол.
Стаза ребенка наполняются горькими слезами.
От зверского удара перехватывает дыхание. А затылок с такой силой брякает об пол, что если бы не ковровая дорожка, не шляпа…
Девочка ловко взбегает на упавшее тело — она почти невесома — и падает острыми коленками на грудь, больно прижимая меня спиной к полу.
— Вот тебе! Вот тебе! Вот! — исчадье награждает меня пощечинами, от которых голова вообще перестает что-либо соображать.
Эти могучие оплеухи мог бы влепить молотобоец, но уж никак не зареванная стриженная наголо девчонка.
И как назло — ни одного случайного пассажира.
Когда я пришел в себя, слезы уже не блестели в черных глазах, а ярость и обида сменились печалью:
— Какие у тебя чудные волосы.
— Девочка… девочка… — пытался я протолкнуть слова через рот с разбитыми от шлепков деснами. Передние зубы явственно шатались. — Пусти…
— Как они хорошо пахнут. Не то, что мои. Видишь, их снова отстригли.
— Я не знаю тебя. Пусти. — Звать на помощь было рискованно: адская бестия запросто могла свернуть шею.
Но та словно не слышит.
— Смотри. Я так и не выросла. Как сказала. Назло тебе не выросла! Вот. Вот, видишь? — девочка протянула к лицу худенькие ручки в молочных прожилках.
От контраста между глубоким зрелым голосом ведьмы и бескровным ротиком, в котором рождались эти слова — волосы шевелятся на голове.
Фурия принимает меня за ту проклятую незнакомку в купе.
— Мои руки все те же. И я очень легкая. Вот почему она держит меня в чемодане. Там у меня и подушка есть. А знаешь зачем? Чтобы быстрее тебя найти… — она схватила руку и стала один за другим несильно дергать пальцы.
— Хочешь оторву один? А? — слабая улыбка появилась на чахоточном личике, — я теперь сильнее тебя.
Чуть больше усилий — и мой палец вылетит из сустава.
Господи, она же играет!
Только тут я наконец собрался с духом и оценил ситуацию: это ужасающее дитя, эта адская гадкая рожица уложила меня на лопатки силищей дьяволицы. Я был беспомощен и смешон, точь в точь как уже упомянутый Гулливер в стране великанов, когда его похитила маленькая обезьянка величиной со слона и, принимая человека за детеныша, терзала безобразными ласками на крыше стоэтажного домика.
Но здесь беспощадной зверской силой обладало тщедушное на вид создание, чуть ли не заморыш.
— Какие у тебя большие зубы? — удивляется прокуренный голос и грязные пальчики бесцеремонно лезут в рот.
Чувство отвращения подстегивает мои силы — собравшись в комок мышц, вскидываю ноги и, захватив сзади голую головку, пытаюсь рывком сбросить бестию с тела.
Не тут-то было.
На миг растерявшись, исчадье рывком головы прорывается сквозь мой захват — и я тут же вцепился мертвой хваткой в хрупкое горлышко. Я хотел задушить гадину. Сдохни, тварь!
— Вот ты как? Вот?! — вскипает ошпаренный голос.
Наказание было омерзительным. Растащив мои руки — как на распятии — в стороны, она нависла обиженной рожицей и, сверкая слезами обиды, стала цедить струйку слюны сначала в правый, а затем в левый глаз. И закрыла слюной веки.
Но вот что странно. В тот момент, когда я близко-близко разглядел узкое личико грязнули, в конопушках на носу, с маленьким кошачьим ртом и слегка полузакрытыми глазами, я почему-то решил, что она спит! Спит наяву, на ходу, находясь в состоянии глубокого транса. Кажется, такое бывает с лунатиками.
Заплевав веки, бестия сосредоточилась на моей правой руке и, отпустив левую, поднесла к зубкам кисть, намереваясь укусить в мякоть у основания большого пальца.
— Ты забыла как я кусаюсь?
Я продрал липкие глаза: надо ее разбудить…
Тут на мое счастье — и на свою беду — из купе в середине вагона вылез сонный пассажир в халате и, направляясь по нужде в туалет в конце вагона, увидел на полу странную картину. Опешив, он поспешил прервать постыдные ласки. Не знаю, что уж ему померещилось спросонья.
Он-то сразу оценил всю двусмысленность моего облика — мужик в бабском парике!
— Малышка, чтоб тебя! — дубина подхватил девочку под мышки, поднял вверх, пытаясь поставить на ноги.
Я хорошо видел снизу, что произошло дальше… вытянув по-змеиному шею, исчадье ада дотянулась до лица пассажира и, ощерив рот, сладко ухватила зубами щеку, и, яростно клацнув зубами, отхватила порядочный кусок живого мяса, прокусив щеку насквозь.