Потом она вспомнила глаза.
Они были непроницаемо черными и накрепко отпечатались в ее сознании. Она помнила ощущение, будто падает, после того как прыгнула со стены Ночного зоопарка. Помнила, как приземлилась на ноги в грязь и споткнулась. Когда она выпрямилась, она оказалась лицом к лицу с монстром – и не просто каким-то монстром.
Шетани.
Она мгновенно узнала его. В детстве она часто слышала сказки о нем, но ничто не подготовило ее к истинному облику. Существо, которое она узрела, было соткано из кошмаров – масса сырой розовой кожи, туго обтягивавшей сухожилия и кости. Она представила острые, как ножи, зубы и лохматый хвост и то, как каждый из черных изогнутых когтей вонзается в землю, когда чудовище напрягает лапы. Возможно, его привлекла суматоха пожара в Ночном зоопарке, возможно, оно явилось за чем-то еще. Она была уверена, что оно убьет ее, а потом…
– Уходи.
Слово сорвалось с губ – шепотом. И снова она ощутила это странное покалывание в ступнях, словно ее пронзила какая-то волна.
– Уходи.
Она не была уверена, почему повторила команду. Она просто почувствовала, что так нужно. И снова, вопреки разуму… Шетани подчинилось.
Она представила, как оно отступает, исчезает в ночи, и попыталась припомнить другие детали. Кто-то тут же схватил ее – парень, которого она не заметила раньше, – но через какое-то время он отпустил ее, она воспользовалась возможностью и бросилась бежать. То же самое притяжение, которое она ощутила в зоопарке, вело ее через поля лемонграсса, а высокие кирпичные стены зоопарка становились все дальше, а ей навстречу открывались окраинные трущобы Лкоссы. С каждым шагом она все лучше попадала в ритм, монотонный барабанный бой, который вел ее ноги, поднимался к ребрам, пока и сердце не начало звучать в такт.
Тум-дум. Бе-ги. Тум-дум. Впе-ред.
Это притяжение вело ее по извилистым улицам, которые воняли гнилью и протухшей едой, пока она не нашла укрытие в особенно узком переулке, заполненном старыми ящиками, за которыми можно было спрятаться. Теперь она уселась за ними, подтянув колени к подбородку.
Пошевелившись, она ощутила острую боль под ключицей – болезненное напоминание о камне, который попал в нее. Она прикусила губу, заставляя слезы отступить. Она не станет плакать, решила она – не здесь. Заплакать сейчас – значит выпустить на волю что-то, открыться потопу, который она, возможно, не сможет укротить, высвободив его однажды. Ее желудок сжался, когда она попыталась сдержать одновременно два разных вида боли, не позволяя ни одному из них пожрать ее. Через несколько секунд одна боль отступила, но вторая осталась.
Мамы больше нет.
Это осознание пришло к ней не так, как она ожидала, – оно не было глобальным и подавляющим. Скорее оно накатывалось на нее волнами, и каждая была страшнее предыдущей, нарастая, пока Коффи не потеряла способность чувствовать хоть что-либо. Они с мамой были так близки, так близки к совершенно другой жизни. Она вспомнила надежду, которую видела в глазах матери, когда та рассказала, что они скоро смогут уйти.
– Мы можем пойти куда захотим, – сказала она. – Ты и я, мы покинем это место и начнем все сначала где-нибудь еще, и мы никогда, никогда не оглянемся назад. Мы никогда не вернемся.
А оказалось, что эта мечта даже не выбралась за пределы стен Ночного зоопарка.
Коффи смотрела на руки, по-прежнему завернутые в полоски ткани, которые мама оторвала от своей туники, чтобы помочь дочери забраться на стены. Коффи поморщилась, увидев их. Эти две драные полоски ткани были буквально частицами ее мамы – единственным, что от нее теперь осталось. Чем дольше она смотрела на них, тем сильнее обретали форму новые истины. Мама понимала, что кто-то из них может не суметь выбраться из Ночного зоопарка, поэтому она последовала материнскому инстинкту и велела Коффи лезть по стене быстрее. В итоге ее жертва решила все, но эта жертва была не единственной. Коффи внезапно вспомнила все мелкие мгновения, все моменты, когда мама делилась с ней едой, которой не хватало, или укрывала ее своим одеялом в холодные ночи. Даже прошлой ночью, перед побегом, мама была готова принять наказание, которого не заслужила, и отдать свою свободу, чтобы Коффи не пришлось отдавать свою. Мама всегда поступала так, всегда ставила других выше себя. Она никогда не получала ничего в ответ на это, а теперь никогда и не получит.