На стенах в позолоченных рамках висели большие, красочные карты американских колоний, которыми я искренне восхищался, пока она разливала кофе в малиновые фарфоровые чашки. Я поднял чашку, чтобы получше рассмотреть ее, и хозяйка обеспокоенно сказала:
— Надеюсь, с ней все в порядке?
— Конечно, конечно. Просто я сам занимаюсь керамикой и изразцами, а ваш фарфор просто восхитителен.
— Как это мило с вашей стороны, мистер Стюарт, благодарю вас, — сказала она мелодичным голосом. — Мой муж выписал мне этот сервиз из Франции. Это был свадебный подарок.
Миссис Мансон сделала деликатный глоток и поведала мне, что мистер Фридландер повел себя не совсем честно, когда встретился со мной, потому что мои манеры и акцент показались ему ужасно раздражающими. Он подумал, что решать должна она сама, поэтому отправил к ней посыльного с вопросом, можно ли назвать этому шотландцу ее имя. Она согласилась встретиться со мной, ибо скрывать ей нечего, а возможность поговорить с иностранцем она всегда приветствует.
— В последнее время в прессе северян так чернят нас, южан, что вы, возможно, сможете нас простить, если мы будем не очень гостеприимны.
— Что ж, учитывая обстоятельства, все это понятно.
Я объяснил ей, зачем пришел, и поблагодарил за то, что она согласилась встретиться. Она очень хотела взглянуть на мой набросок. Я развернул его, и она воскликнула:
— Ну как же, я прекрасно помню это лицо! Вы сказали — Полуночник? Насколько я помню, отец называл его по-другому. — Она рассеянно посмотрела в окно. — Не могу припомнить. Сэмюэл… Кажется, Сэмюэл.
— В Африке его звали Тсамма. Возможно, имя поменяли на европейское, близкое по звучанию.
Она наклонилась ко мне с сияющими глазами.
— Теперь я уверена, что его звали Сэмюэл. Но это было не меньше пятнадцати лет назад.
— Я полагаю, семнадцать.
— Когда он у нас появился, я была еще девочкой. Моему отцу требовался помощник, вот его друг и предложил ему Сэмюэла. Насколько я помню, он был немым. Для нас это было настоящим потрясением.
— Немым? Нет, человек, которого я разыскиваю, прекрасно говорил. Во всяком случае, когда…
Мысль о том, что работорговцы перерезали ему голосовые связки, заставила меня похолодеть и замолчать.
— Еще кофе? — предложила она.
— Нет, спасибо. Миссис Мансон, когда ваш отец скончался, Сэмюэла продали. Во всяком случае, мне сказали так. Вы не знаете, куда?
— Боюсь, что нет.
— А кто его купил?
— Не думаю, чтобы мне об этом говорили.
— Может кто-нибудь припомнить?
— У меня есть двое братьев, но они намного младше меня. Тогда они были совсем детьми. Не думаю, чтобы они знали. Но если хотите, я спрошу их.
— Я был бы вам очень признателен. — Я не смог скрыть разочарование.
— Мистер Стюарт, мне очень жаль, что я не смогла вам помочь, — сладко проговорила она. — Хотелось бы сделать больше.
— Может быть, вы знаете кого-нибудь еще, кто интересовался Сэмюэлом?
— Не думаю. Он работал в задней комнате папиной мастерской. Его никто и не видел.
— А что вы скажете о его настроении?
— Думаю, он чувствовал себя неплохо. Хотя был довольно замкнутым. Он умел писать и вел что-то вроде дневника, это я хорошо помню. Однажды он написал мне стихотворение, хотя я и не помню сейчас, о чем. Вообще, как вы можете понять, весьма необычно видеть негра, который что-то пишет.
— А дневник, который он вел — он не у вас?
— Нет. Боюсь, что опять вас разочарую, но я представления не имею, куда он делся.
— Это… это я научил его писать.
— В самом деле? — расцвела она. — Как замечательно!
— Он был очень умен. — Я прикрыл глаза рукой, чтобы не выдать нахлынувших чувств.
Она быстро подошла ко мне, словно пыталась успокоить упавшего ребенка, и умоляющим тоном сказала:
— Ах, мистер Стюарт, неважно, что вам рассказывали, неважно, что именно вы читали, но не у всех нас умерли чувства по отношению к рабам. Лично у меня есть два хороших друга-негра, более ценных, чем вся остальная моя собственность. Они оказали мне неоценимую помощь в воспитании детей. Мистер Стюарт, молю вас, поймите, многие из нас понимают, что рабство оказывает плохую услугу не только неграм, но и белым. Это большое зло.
Она вытащила из рукава кружевной платочек и прикоснулась им к уголкам глаз, и тут меня озарило — да она же играет, и делала это с самого начала встречи!
— Работорговля — это ужасно, — провозгласила она. — Я убеждена в этом всем сердцем! Но для нас все слишком поздно. — Она скорбно опустила голову и глубоко вздохнула, якобы успокаиваясь. — Рабство и мы неразлучны два столетия. Покончить с этой традицией означает совершить самоубийство. На Севере хорошо развита промышленность, и она обеспечивает им благосостояние. А здесь, где есть только табачная промышленность да небольшой порт, мы не проживем без труда негров. Вот чего никак не поймут авторы передовиц на Севере. — Она стиснула руки, словно собираясь произнести пылкую молитву. — Без наших традиций и ценностей мы погибнем. Они — тот ковчег, в котором мы все плывем. А северяне по-прежнему жаждут увидеть, как мы тонем в море крови. Я не верю, что шотландец, человек, принадлежащий к народу, который так долго страдал под английским игом, сочтет это справедливым.