Она побледнела. Я усадил ее на приступку и присел рядом на корточки.
— Что такое? Я думал, ты будешь рада.
— Я рада, Джон. Просто взволнована. Дай мне передохнуть.
— Если ты беспокоишься насчет моих дочерей, я уверен, они будут рады братику или сестрички, хотя, конечно, мы не позволим им выбирать имя. — Я засмеялся. — У них очень скверный вкус.
Она прикоснулась к моим губам, и я поцеловал ее пальцы. Она сказала:
— Довольно, Джон. Поговорим об этом позже. Я слишком потрясена, чтобы продолжать эту тему сейчас.
Я решил дать ей пару дней, чтобы привыкнуть к этой мысли. На следующий вечер нас с Морри пригласили на ужин к Уильяму Артуру, директору школы. Виолетта отказалась идти с нами, поскольку они с Морри по-прежнему были в натянутых отношениях. Мы вернулись домой куда раньше, чем думали: мистер Артур рано вставал и поэтому ложился не позже десяти вечера.
Не обнаружив Виолетту в гостиной, я бегом поднялся в спальню, но ее не было и там тоже. Подойдя к окну, я обнаружил ее в саду, закутанной в черную португальскую мантилью. В руках она держала столешницу, вырезанную Даниэлем, и рыдала.
Я бросился к ней, но никакие слова не могли унять ее слезы.
— Пожалуйста, скажи мне, в чем дело! Это Даниэль? Я тоже часто думаю о нем, ты ведь знаешь.
Отвернувшись, она промолвила по-португальски:
— Я тебя не люблю, Джон. Не так, как тебе бы хотелось. Не так, как я любила Даниэля. — Она поднесла дрожащую руку ко рту. — И никогда не полюблю, поэтому нам нельзя иметь детей.
— Тогда почему?.. Почему ты пришла ко мне?
— Не было другого способа разбить стену, что выросла между нами. Не было другого способа помочь тебе. — Она печально взглянула на меня. — Я же говорила, что тебе нельзя в меня влюбляться. Я сделала все, что могла, дабы показать это тебе.
Лишь теперь я понял, почему так старалась отдалиться от меня: ей хотелось защитить меня от себя самой. Пожалуй, в те дни она проявила большую щедрость, нежели потом, когда мы спали в одной постели. С ее точки зрения тут не было никаких сложностей: она просто никогда меня не любила.
Я поднялся, чувствуя, как жизнь понемногу покидает меня. Но я не чувствовал ни гнева, ни даже печали. Как ни парадоксально это звучит, я чувствовал себя одновременно очень легким и очень тяжелым. Мне казалось, что во мне не осталось ничего, кроме мыслей о ней, молитв и желаний. Я очень устал — от самого себя.
— Ты и впрямь меня предупреждала, — подтвердил я ровным тоном, стараясь не выказать своих чувств. — И я благодарю тебя за это. И за то, что ты пыталась мне помочь. Теперь я вижу, перед какой дилеммой я поставил тебя.
Я прижался пересохшими губами к ее холодной щеке, а затем, словно призрак, двинулся вверх по лестнице. Из комнаты я наблюдал за ней еще около часа. Затем она ушла из сада, оставив столешницу на скамье. Я смотрел на нее и вспоминал свое лицо, вырезанное Даниэлем, и думал о том, что никогда не хотел видеть правды в наших отношениях. Даже в детстве она не обещала мне ничего, кроме дружбы.
Когда Виолетта вернулась в сад, то в руках у нее был нож. У меня потемнело в глазах, а сердце забилось чаще: я решил, что она хочет лишить себя жизни.
Но когда я выбежал во двор, она уродовала свой портрет, вырезанный Даниэлем, нанося ножом глубокие удары. Я неслышно вернулся в дом. Мне бы хотелось удержать ее руку, но она явно не нуждалась в моей защите.
На другой день я не стал завтракать и в одиночку отправился на берег Гудзона, думая о ребенке, которого у нас никогда не будет.
После школы я встретил Морри и рассказал, что произошло между мной и Виолеттой. Я сказал, что хочу провести пару дней за городом, чтобы обдумать свое будущее — и будущее своих дочерей.
В субботу утром мы с Морри на пароходе отправились в город Рослин, находившийся в бухте на северном побережье Лонг-Айленда. Там мы гуляли по холмам и лесам. Было холодно, и мне казалось, что все замерзло вокруг и внутри меня.
Морри шагала быстрее и то и дело останавливалась, чтобы дождаться меня. Мне нравилось, что она оборачивается…
В понедельник, перед рассветом, пошел снег. До этого Морри никогда такого не видела. Выбежав на улицу, она поскользнулась и упала, но продолжала смеяться. Я сел рядом с ней и, запрокинув голову, смотрел, как падают снежинки, ощущая на щеках холодок. Мы с ней долго лежали рядом на земле, и снег падал на нас, как покрывало.
В дом Виолетты мы вернулись в понедельник вечером. Она встретила нас в дверях добрыми словами и поцелуями, предложила сварить кофе и приготовить рабанаду. Этой щедрости я вынести не мог и выбежал из дома. Ночь я провел в какой-то ужасной гостинице на берегу Гудзона, а на следующий день подыскал крохотный домик в Гринвич-Вилледже, который можно было снять через неделю. Он был старый и уродливый, а в саду не было ничего, кроме мусора и замерзшей грязи, но стены казались прочными, а цена — невысокой.