К тому времени, когда они подходят к мониторам, сотрудник успевает вернуться в кресло, и его голова, следуя за взглядом, вновь двигается из стороны в сторону и покачивается вверх и вниз. Кто-то из сопровождающих монотонно рассказывает об устройстве и назначении камер и о том, что отсюда можно наблюдать за каждым уголком Института. Его никто не слушает, все не сводят глаз с мониторов, показывающих Купол. Они все еще пытаются высмотреть геперов.
За исключением меня. Я наблюдаю за Пепельным Июнем.
Она опять ускользнула от группы и бесцельно ходит поблизости. Или делает вид, что бесцельно. Что-то в ней — возможно, то, как она наклоняется, чтобы заглянуть в бумаги на рабочих столах, или присматривается к панели управления, усеянной кнопками и выключателями, — наводит на мысли о собранности и цели. Она старается не привлекать внимания, но в ее случае это почти невозможно. Она охотница, она девушка, она красива. Ее присутствие словно обдает жаром. Вскоре на нее глядят все сотрудники поблизости. Наконец она сама это замечает и сдается. Присоединяется к нам у мониторов и молча смотрит, слегка запрокинув голову. Не шевелится, и по ней невозможно ничего понять.
Я стою сзади и не могу оторвать взгляда от ее волос, водопадом спадающих по плечам: в темноте они тускло блестят. Она что-то задумала, что-то, связанное с центром управления, — я не могу избавиться от этого чувства. Она ищет информацию. Не знаю, в чем дело, но в одном я уверен: она играет в игру, о которой пока не подозревают остальные охотники.
Обедаем мы этой ночью поздно; уже после полуночи нас ведут в большой зал на первом этаже и усаживают за круглый стол. Никто из сопровождающих не остается с нами, они отходят к своему собственному столу где-то у темных стен зала. Без их молчаливого присутствия охотники чувствуют себя естественнее, мы расслабляемся, становимся разговорчивее. За обедом я впервые могу нормально познакомиться с остальными.
Сначала мы говорим в основном о еде. Нам предлагают такие виды мяса, о которых мы раньше только читали, но никогда не пробовали. Пустынный заяц, суриката, гиена, кенгуровая крыса. Свежая дичь из Пустошей. По крайней мере так нам говорят. В качестве главного блюда нам подают кое-что особенное: гепарда. Мясо, которое обычно едят только высокопоставленные чиновники на свадьбах. Гепарда трудно поймать: не из-за скорости — даже самый медленный из нас может его обогнать, — а из-за того, что они очень редки.
Каждое блюдо, разумеется, подают влажным и кровавым. Мы обмениваемся замечаниями по поводу текстуры мяса, и все согласны с тем, что его вкус намного превосходит синтетику, которую мы вынуждены есть обычно. Кровь стекает по нашим подбородкам, собираясь в специальные чаши на столах. Мы выпьем эту густую смесь из крови разных животных в конце обеда.
На столе нет того, в чем я сейчас отчаянно нуждаюсь: воды. Прошла целая ночь с тех пор, как я в последний раз пил дома, и я начинаю чувствовать обезвоживание. Язык — сухой и распухший — напоминает комок ваты, зачем-то оказавшийся у меня во рту. Последний час у меня слегка кружится голова. Моя чаша для крови постепенно наполняется. Я выпью все: кровь достаточно жидкая, и в ней есть вода. Так сказать.
— Слышал, тебя запихнули в библиотеку, — говорит мой сосед, мужчина лет сорока, крепкий, с широкими плечами. Он президент ОЗГОЛ (Общества по защите и гуманному обращению с лошадьми). Его внушительный живот не умещается под столом. Про себя я называю его Мясо.
— Ага, — отвечаю я, — хреново, приходится идти туда под открытым небом. Вы, ребята, наверное целый день тут развлекаетесь, пока я сижу там и скучаю в одиночестве.
— Меня бы комендантский час на рассвете просто бесил бы, — говорит Мясо с набитым ртом. — Вот так взять, бросить все и всех и уйти. И сидеть там весь День в одиночестве посреди пустыни и солнечного света.
— Тебе достались все эти книги, — произносит Пепельный Июнь, сидящая по другую руку от меня. — На что ты жалуешься? Можешь там изучить какие-то охотничьи техники и опередить нас.
Я замечаю, что тощий пожилой человек, с которым мы говорили в библиотеке, незаметно почесывает запястье. Затем заталкивает в рот кусок печени гиены. Его я прозвал Тощим.
— Я слышала, — вступает в разговор еще одна охотница, — что эта библиотека принадлежала какому-то ученому, который строил дикие теории насчет геперов. — Женщина, лет тридцати пяти — опасный возраст, когда физическая крепость сочетается с опытом и умом, — сидит напротив меня. Она говорит, не поднимая глаз от тарелки. У нее черные как смоль волосы, зачесанные назад, чтобы подчеркнуть бледный заостренный подбородок. Чувственные полные губы, алые от крови, как свежая рана. Когда она говорит, рот у нее раскрывается так, будто она не считает необходимым использовать для этого обе половины лица. Ленивый оскал. Я называю ее Алые Губы.