— Половина Франции, дорогой друг, думает в точности как я! Ни постоянно обновляя и украшая Париж, ни насаждая небывалую роскошь в Тюильри или в Компьене, не скроешь того, что система прогнила насквозь. В ближайшем окружении этого больного монарха нет ни одного порядочного человека, а он болеет манией величия и падок на лесть. Везде торжествует золотой телец. Народ страдает. Недовольство растет как снежный ком. Империя вот-вот рухнет, колосс на глиняных ногах. Каждый здравомыслящий и честный человек мечтает лишь о возврате к Республике!
Я блуждал мыслями далеко от всех этих французских подробностей, и слушать Даниэля мне было скучно, потому, верно, я, как мог, настойчиво выражал нетерпение. И вдруг вспомнил, что два года назад наш царь, будучи с визитом в Париже по поводу Всемирной выставки, подвергся нападению польского националиста, который стрелял в императора, когда тот ехал в карете через Булонский лес. В России также на царя было совершено покушение — и тоже безрезультатное. Но, невзирая на провал за провалом, враги Александра II и не думали сдаваться, так почему же должен складывать оружие я? Я, который целится не в государя, а в обычного гражданина, будь он сенатор, барон или кто… В конце концов, мой фанатизм основан на мотивах нравственных, его питает сама Поэзия, — совсем не так, как у этих террористов, которые утверждают, будто действия их подчинены интересам общества. Хотя, конечно, осуждая их антимонархические настроения, я сразу и восхищался ими. Восхищался их постоянством, их самопожертвованием. Они стали для меня примером мужества и отказа от личных целей. Они открыли мне дорогу к насилию. Ну и еще, глядя на Даниэля де Роша, слушая его речи, я понимал, что ему, столь суровому в оценках Наполеона III, вряд ли удается завязывать связи в правительственных кругах, где процветает Жорж Дантес. Тем не менее во время десерта решительно атаковал своего приятеля:
— Признайтесь, убеждения убеждениями, демократия демократией, но ведь и в противоположном лагере у вас, должно быть, немало друзей!
— Ох, и впрямь есть у меня такая слабость, — ответил он. — Но если я вижусь с ними, то исключительно ради того, чтобы повлиять на их оценки, изменить их мнения в нужную сторону, а вовсе не для того, чтобы петь с ними в унисон. Но вы-то почему об этом спрашиваете?
— Мне бы хотелось… мне бы хотелось побывать в высшем французском обществе, — небрежно сказал я, делая вид, что мне самому забавна подобная несуразная прихоть.
Но Даниэль улыбнулся:
— Что — хочется подыскать себе невесту?
— Ничуть!
— Зачем же тогда?
Я решил слукавить:
— Но разве можно узнать Париж как следует, не побывав хотя бы в некоторых светских салонах… Не увидев того, что англичане называют «fashionable»[13]…
— Думаю, вы будете сильно разочарованы, побывав там. Ну, разве что… разве что это для вас способ свести знакомство с кем-то определенным.
— Признаться, у меня были и такие намерения. И кое-кого я себе уже наметил.
— Кого же?
— Писателей, известных актеров… — сказал я несколько уклончиво.
А Даниэль состроил гримасу:
— Ай-ай-ай! Самые известные из тех, кто вас может заинтересовать, собираются именно в таких местах, о которых мы говорили: в так называемых «хороших домах», куда мне нет доступа из-за моих политических взглядов. Не то чтобы я ничего не мог: попросите меня представить вас Теофилю Готье, Теодору де Банвилю[14], Александру Дюма — я к вашим услугам. Но что касается принцессы Матильды или герцога де Морни — тут я пас!
Я совершенно скис.
— Иными словами, вы не сможете мне помочь, так?
— Разве я такое говорил! Да пролейте же свет на ваши загадки! Ну, говорите, с кем именно вы жаждете встречи.
И пришлось решиться:
— С бароном Жоржем де Геккереном дʼАнтесом!
14
Банвиль (Banville) Теодор де (1823–1891) — французский писатель. В его сборниках «Акробатические оды» (1857) и «Новые акробатические оды» (1869) выражено критическое отношение к буржуазному миру, но преимущественно в эстетическом плане. В творчестве Банвиля звучали и политические мотивы («Прусские идиллии», 1871); сборник «Парижские камеи» (1866–1873) содержит стихотворные портреты борцов Коммуны. В «Маленьком трактате о французской поэзии» (1872) Банвиль пытался обосновать принцип «искусства для искусства».