Принимаю на себя ответственность за все здесь мною заявленное, а именно: за авторство контрреволюционных басен, за их нелегальное распространение как мною, так и другими лицами, а также за создание особого жанра антисоветской сатиры, являющегося действенным орудием для врагов диктатуры пролетариата».
Подумать только — создали целый жанр в литературе! Гордиться бы надо — и втайне наверняка гордились, — а тут приходится отрекаться и каяться.
На самом деле это была высокая оценка — если такая могучая, незыблемая власть считает их опасными врагами!
На Лубянке Эрдман пережил еще одну — невероятную, классическую — сцену: свидание со своей тайной любовью — Ангелиной Степановой, актрисой МХАТа. Бесстрашная женщина добилась встречи с ним через одного из кремлевских воротил — Авеля Енукидзе.
— Что заставляет вас так неверно и необдуманно поступать? — спросил пораженный секретарь Президиума ЦИК.
— Любовь! — был ответ.
Облава на сатириков не ограничилась Эрдманом и Массом: в те же дни, что и они, были схвачены в Москве еще два представителя того же жанра — Михаил Вольпин и Эммануил Герман (Эмиль Кроткий).
Через полтора месяца после ареста «веселые ребята» — весь цех баснописцев — были уже далеко в Сибири, приговоренные к трехлетней ссылке: Эрдман в Енисейск, Масс — в Тобольск, Герман — в город Камень; Вольпин того хуже — заключен в концлагерь за какие–то старые счеты с ГПУ.
Под первой телеграммой, которую получила мать Эрдмана из Сибири, стояла подпись неистощимого остряка — «Мамин — Сибиряк». Масс отправился на Лубянку в утесовском плаще. Теперь Эрдман спасался от морозов в шубе, подаренной ему Мейерхольдом.
Дело баснописцев положило начало разгрому смеховой культуры советского времени. Жало у сатиры вырвали. Сатириков оставили в живых, но напугали до смерти, превратили в юмористов. Платой за жизнь было призвание, талант. Отныне они будут обречены вызывать у публики только «положительный смех».
“— Ну как?
— Не то! Не то! Типичное не то!
— Почему?
— Не чувствуется!
— Чего?
— Связи.
— Какой?
— Крепкой.
— С чем?
— С главным!
— Но нам бы хотелось по существу!..
— Вам бы хотелось по существу?
— Да.
— Плохо!
— Почему?
— Не заражает.
— Чем?
— Чем–то.
— То есть как?
— Не дает.
— Чего не дает?
— Ничего не дает.
— Кому?
— Им.
— Кому им?
— Массам.
— Каким?
— Отсутствующим.
— Что же нам делать?
— Нужно драться.
— Для чего?
— Чтобы покончить.
— С чем?
— С этим!
— С чем с этим?
— С тем, что было.
— Для чего?
— Чтобы не было. Нам надо драться за то, чтобы не было того, что было, и чтобы было то, чего не было» (Н. Эрдман. Из литературного приложения к следственному делу).
Дальнейшая биография Николая Эрдмана — это скитания по стране: ссылка — Енисейск, Томск, потом «Минус десять» — вольное поселение с запретом жить в десяти крупнейших городах страны. Короткие незаконные наезды в Москву.
В 1938 году друг Эрдмана Михаил Булгаков сделает попытку изменить его положение — отправит письмо Сталину.
Подлинник этого известного письма хранится в следственном деле № 2685. Штампы и резолюции пометили его путь — из Особого сектора ЦК ВКП(б) в НКВД, где оно и было похоронено.
Обращение Булгакова не помогло — вернуться в столицу Эрдману было отказано. Вышел на экраны еще один кинобестселлер по сценарию его М. Д. Вольпина и Александрова — «Волга — Волга», и снова без его имени.
— Не в той стране родился и не в то время попал, — говорили про него друзья.
Калинин — Вышний Волочек — Торжок — Рязань — Ставрополь… Такова его одиссея. Когда–то он вместе с Массом изобразил легендарного грека в обозрении для Ленинградского мюзик–холла. Смеха было много. Потому что Одиссей со товарищи по велению авторов сделались их современниками — «одесситами». А потом рукопись попала на Лубянку. Попала — и пропала…
Литературное приложение к следственному делу.
Из “«Одиссеи», обозрения в трех актах Гомера, в обработке и под редакцией Н. Эрдмана и В. Масса»:
«Вступительное слово помощника режиссера перед закрытым занавесом: