Уже зная, как ему повести себя дальше, Владислав, вколов в капитана спокойный, но пронзительный взгляд, тихо проговорил:
— И что будем делать?
Под этим колючим взглядом капитан Завьялов поежился и облизал внезапно пересохшие губы.
— Как что… — Он вспомнил стандартный сценарий своих бесед с красноярскими авторитетными людьми и мелкими уличными торговцами, с которыми ему приходилось заключать полюбовные сделки. — У нас есть два пути… Путь непримиримого конфликта и путь взаимовыгодней договоренности. Первый путь чреват…
И тут в спину капитану Завьялову больно уткнулось что-то тупое, жесткое… Он сразу догадался, что это пистолетный ствол.
— Заткни пасть, оратор хренов, — зашипел ему в ухо Сержант, который незаметно оказался рядом. — Шевельнешься, капитан, и схлопочешь пулю. Мой водила держит твоих пацанов на мушке, так что они не успеют пукнуть — как оба сыграют в ящик. Поэтому лично у тебя есть только один путь, голуба, — отдать честь господину Игнатову и дать нашему автобусу зеленый свет.
У капитана глухо булькнуло в горле, словно он подавился глотком тухлой воды. Не оборачиваясь, он прохрипел:
— С огнем играете, господин Игнатов… А ведь мы могли бы договориться…
Варяг презрительно усмехнулся:
— Договориться? Договариваться будешь с вертухаем на красной зоне. А со мной будешь вести себя как паинька!
Ему вдруг стало все предельно ясно. И с души точно тяжелый камень упал. Таких мелочных продажных ментов, как этот капитан, он в своей жизни повидал не один десяток. Это в благоприятной для себя ситуации они хорохорятся и наглеют, когда куражатся над испуганной теткой у торгующей на вокзале огурцами, а стоит их припереть к стенке, припугнуть, взять за задницу, — как они сразу поджимают хвост или начинают им трусливо вилять, вымаливая пощаду.
— Уж не знаю, командир, на что ты надеешься и кто тебе задурил голову дурацкими приказами, — жестко проговорил Варяг, — но вот тебе нынешний расклад… Ты меня задерживаешь, под стволами везешь в Новгород, сдаешь начальству, но ровно через пятнадцать минут, после пары звонков в Москву, меня с извинениями отпускают, а тебя… Подумай сам, что с тобой будет. Ты прав, капитан, я — вор в законе Варяг. Так что, если со мной что случится, спрос будет с тебя по полной программе. Испрашивать с тебя будет не полковник из областного УВД, а мои кореша из Петербурга, Магадана и Красноярска… — Варяг заметил, как при слове «Красноярск» капитан побледнел как полотно, но не понял причину столь внезапной перемены. — Ну, что будем делать? Договариваться?
— Договариваться, — выдавил Завьялов после секундного замешательства.
— Правильно. Только не по-твоему, а по-моему. — Варяг оглянулся и мигнул Сержанту: мол, убери пушку, она уже без надобности. И, наклонившись поближе к уху Степана, что-то зашептал.
Завьялов, беспомощно вытянув шею, пялился в запотевшие окна пазика и ни черта не мог разобрать. Вдруг ему по затылку ударили чем-то тупым, тяжелым — и перед глазами разверзлась тьма…
Сержант подхватил обмякшее тело омоновского капитана и привалил к заднему колесу пазика. Потом выверенным движением расстегнул кобуру, вытащил оттуда табельный ПМ и, с лязгом вынув обойму, отшвырнул ее далеко в кусты, а пустой пистолет бросил на дорогу. Варяг тем временем уже оказался у передней дверцы автобуса и знаком пригласил Сашу Зарецкого и Шурика Журбина помочь ему. Втроем они ворвались в автобус и молча набросились на оторопевших новгородских сержантов, никак не ожидавших от задержанных такой прыти и наглости. Через мгновение оба лежали без чувств на полу автобуса, обезоруженное и связанные промасленной веревкой. Журбин на всякий случай сунул обоим кляп — обрывки вонючей мешковины.
Сбросив с себя вонючие робы, все четверо заскочили в «Газель», и Журик, врубив движок, развернул фургон и сразу пустил его во весь опор. В считаные минуты «Газель» затормозила у платформы Березки. Прилаженная к приборному щитку рация засипела и разразилась невнятным монологом, в котором можно было различить только позывные: «Сокол-два… Сокол-два… вызывает Ильмень…»