Я думаю, что самым важным качеством человека в жизни является терпение, способность выждать. Молодой Моррис очень хорошо умел ждать. Разумеется, он обладал завидным хладнокровием. Даже если иногда его нервы аж трещали от напряжения (в конце концов все мы люди) он, в отличие от других, умел скрывать свои чувства. Всё приходит к тому, кто умеет ждать. Терпение было основой и секретом его многочисленных успехов.
По его возвращении из Испании он не изменился. Такой же спокойный, корректный и неизменно вежливый, но, не знаю почему, очень осмотрительный в словах и действиях. Однажды я ему сказала: «Разве тебе не хотелось бы быть самим собой? Ты можешь быть скрытным, но не надо делать это чрезмерно. ФБР всегда очень интересуется людьми, которые очень скрытны и слишком осторожны, в особенности когда они исчезают из Нью-Йорка, и надолго. Прими это к сведению, а то ты сам привлечешь к себе внимание.
Он смущенно улыбнулся и сказал: «Если женщина что-либо хочет, у мужчины есть выбор: или сделать так, как она хочет, или поступить наоборот». И тогда он придумал объяснение для своих поездок — якобы он работает страховым агентом и, следовательно, ему нужно ездить по всей стране. Что вы хотите, ложь, продиктованная инстинктом самосохранения, иногда стоит дороже, чем правда.
Естественно, я стала подозревать, что он принимает участие в секретной деятельности, связанной с Советским Союзом. Мои подозрения основывались на том, что Моррис питал горячие симпатии к России и начинал проявлять внушающий опасения интерес к тому, что мною тогда воспринималось как просоветские идеи и убеждения.
22 июня 1941 года, как раз в день нападения нацистов на СССР, мы поженились, зарегистрировав наш брак в маленьком городке штата Коннектикут. Мы даже не знали, что между Германией и Советским Союзом разразилась война. Узнав об этом, мы срочно возвратились в Нью-Йорк. Моррис был поражен этой новостью и в течение нескольких дней пребывал в подавленном состоянии.
Наконец, в один из дней он вернулся домой с букетом алых роз, который спокойно поставил на маленький столик при входе. Я обратила на это внимание и стала ждать, что произойдет дальше. Я чувствовала, что он хочет чем-то поделиться со мной, но у меня язык присох к небу. Наконец Моррис заметил, что я хочу у него что-то спросить, и подвел меня к розам на маленьком столике. Однако он продолжал молчать. Я видела его взволнованность и грызущие его сомнения. Наконец меня прорвало: «Ну, давай, говори же!» Все напрасно. Он так и остался стоять, пошатываясь, перед столиком».
А теперь снова обратимся к воспоминаниям Морриса Коэна.
«Долгое время я не решался сказать Лоне о моих отношениях с советскими разведывательными службами. Я понимал, конечно, что не было смысла продолжать играть с ней в прятки. Особенно после того как меня известили о решении Москвы разрешить мне использовать ее в моей работе. Даже зная о том, что работать вместе, как добрая семейная пара, гораздо лучше, я не был уверен, следует ли говорить ей о моих тайных отношениях с Советским Союзом.
В конце концов, Лона и я — люди совершенно разные: она — очень темпераментная и эмоциональная, в то время как я — неприступная скала. Она может взорваться, а я держусь ровно. Она — само нетерпение, а я спокойный и уравновешенный. Она вечно торопится, а я спешить не люблю. Однако, несмотря на наши диаметрально противоположные характеры, я наконец решил, что, чего бы мне это ни стоило, я должен привлечь ее к нашему делу.
Когда я сообщил ей о моем сотрудничестве с русскими, хорошо еще, что она не обвинила меня в государственной измене.
Я считал тогда и считаю так же и сейчас, что, если бы я изменил моей совести, если бы я действовал вопреки моим идеям, которые составляли мое личное кредо, и все это по соображениям собственной корысти, тогда это было бы совсем другое дело. Так как, если тебя могут упрекнуть, что ты предал свою страну, своих друзей, своего любимого человека, тогда тебе следует подумать о твоих моральных принципах.
В те годы моя совесть была устроена таким образом, что я не мог безмятежно взирать на ту ненависть, которую американский правящий класс питал по отношению к социалистическому строю в Советском Союзе, в который я верил; на то, что Соединенные Штаты поддерживали фашистские режимы, которые я не мог поддерживать, и поэтому отправился защищать республиканскую Испанию, полностью отдавая себе отчет о своих действиях; на то, что администрация США дала зеленый свет разработке и производству атомной бомбы, которая могла привести человечество к катастрофе планетарного масштаба. А если я с Божьей помощью боролся за общее дело, в том числе и за мои собственные убеждения, тогда здесь нет никакой измены. Как раз наоборот, это проявление настоящей смелости. И когда я объяснил все это Лоне, я помню, как она схватила букет роз с маленького столика и расцеловала каждый из его пяти цветков».