Впоследствии они еще не раз встречались, а потом и вовсе начали встречаться. Разумеется, втайне от всех. Девушка принадлежала к известной фамилии и могла позволить себе многое, но далеко не все.
— После войны все изменится, — как-то раз сказала она.
— А будет война? — спросил он.
— Глупенький, — усмехнулась она, — ты нацепил эту форму и все еще задаешь подобные вопросы?
Потом им пришлось расстаться, но по чисто географическим причинам. Белголландская Империя была слишком велика. Она отправилась служить на одну границу, он совсем на другую. А чуть позже началась Война.
Молодого самурая звали Франциско Адачи, а девушку — Фамке ван дер Бумен.
Потом он часто видел ее лицо в газетах и журналах, а пару раз даже на плакатах Имперского Министерства Пропаганды. Обычно лицо сопровождал пышный заголовок вроде «Героиня Империи!» или «Рыжая Ведьма сбила свой 20-й по счету самолет!» Или «30-й самолет». 40-й, 45-й, 50-й, 51-й…
Порой он спрашивал себя — она его вообще когда-нибудь любила? Или он был для нее экзотической игрушкой? Спрашивал — и не находил ответа.
Так или иначе, теперь у него была новая любовница, и ее звали Война. Франк Адачи быстро рос в чинах и званиях, одна медаль следовала за другим орденом, ему уже пророчили погоны полковника и дворянский титул… Но что-то пошло не так.
Было время, когда Франциско Адачи искренне считал, что белголландское вторжение — это лучшее, что случилось с Японией за последнюю тысячу лет или около того. Вплоть до прибытия просвещенных европейских завоевателей Страна Восходящего Солнца была разобщена и пребывала в бесконечном мраке варварства, невежества и средневекового мракобесия. И только мудрое правление Оранской Династии позволило ей расцвести, подняться к сияющим вершинам, ну и все такое прочее. Разумеется, Империя не была лишена недостатков, но все эти недостатки были временные, преодолимые и имевшие четкую тенденцию к исправлению.
Но те времена давно прошли.
На каком-то этапе бластер-капитан Адачи твердо понял и ясно осознал, что Империя проигрывает войну. И не просто проигрывает, но проигрывает самым глупым и подлым способом. Казалось бы, если шансов победить нет, самое время остановиться и сдаться, пока обоюдная ненависть не зашла слишком далеко, а противник готов предложить мягкие условия капитуляции. Но вместо этого имперская элита продолжает кидать в топку войны все новые жертвы, из которых в любой день свыше половины составляют самураи — японские солдаты-рабы. «Солдаты-рабы» — так называла их пропаганда англо-саксонского врага, и это был один из тех редких случаев, когда пропаганда говорила правду. «Мы сражаемся и за вашу свободу тоже», — утверждали листовки, которые разбрасывали альбионцы над самурайскими окопами — тут правды было гораздо меньше, но это «солдаты-рабы» поняли гораздо позже.
В истории Партии черным по белому написано, что Всеобщее Восстание под Мудрым Руководством началось 30 февраля. Это не совсем верно. Восстание началось гораздо раньше, и на первом этапе никакого руководства у него не было.
В последние дни декабря 194? года самурайская дивизия, в которой тогда служил Франк Адачи, штурмовала один из альбионских форпостов в Тихом Океане. Альбионцы окопались на совесть. Не прошло и трех дней, как от оригинального состава дивизии в пять тысяч человек в живых осталось не более пятнадцати сотен. Легкораненые обычно оставались в строю, тяжелораненые быстро умирали — по той или иной причине, о которых не принято говорить в приличном обществе. Все старшие офицеры тоже умерли, и дивизию как бы между прочим возглавил бластер-капитан Адачи. По ту сторону фронта тоже произошли перемены. На южном берегу высадился свежий легион КМП (Конфедеративной морской пехоты), а уцелевшие альбионцы эвакуировались в тыл. Да, именно тогда Франциско Адачи получил новую должность, потому что предыдущий командир дивизии в приступе отчаяния покончил с собой прямо на поле боя, едва завидев над вражескими позициями новенькие флаги Американской Конфедерации. Больше Адачи не получил ничего, даже самого завалящего подкрепления, поэтому отдал приказ отложить следующую атаку, чтобы заново оценить обстановку. Кто-то настучал, и примерно через восемь часов в северную бухту ворвался гидроплан с комиссаром на борту. Забавно, у белголландцев тоже были комиссары. Только назывались они как-то иначе. Keizerlijkepolitiekeofficier или вроде того. Были у них и другие титулы. Но суть от этого не менялась.
— Герр комиссар, это бессмысленно, — сказал Адачи, стоя в командном бункере по стойке «смирно». — Мы должны отступить.
— Нет, не бессмысленно, — на удивление мягко парировал комиссар ван Каллен, оккупировавший командирский стол. Настоящий белголландский викинг, как будто сошедший с плаката — голубоглазый блондин и дальше по списку. Смотреть тошно. — Ваша дивизия отвлекает значительные силы врага. Неужели вы этого не видите, капитан?
— Я так не думаю, — осмелился возразить Франк. — Это враг нас отвлекает. Я знаю, о чем говорю. Я самым тщательным образом изучил обстановку. У нас есть последние радиоперехваты и донесения воздушной разведки. Никого мы не отвлекаем. Мы просто тренировочная мишень для их артиллеристов. Я настоятельно рекомендую отступить и тем самым прекратить бессмысленное кровопролитие.
— Довольно, — нахмурился белголландец. — Я не потерплю неповиновения. Я даю вам последний шанс исправить положение, капитан. Вы лично возглавите атаку на вражеские укрепления. Если ваши люди откажутся повиноваться, у меня есть полномочия провести децимацию…
— Провести чего? — крайне невежливо уточнил японец. Он почти наверняка встречал это латинское слово, когда учился в военной академии, но это было давно и неправда.
— Мы расстреляем каждого десятого, — охотно пояснил ван Каллен и на какое-то едва уловимое мгновение сладко зажмурился — но Франк Адачи успел это заметить и был готов поклясться, что так оно и было. — Выбирать будем по жребию. Вы тоже сможете принять участие. А сразу после этого возглавите атаку.
— Я вспомнил, — нервно рассмеялся Адачи. — Так поступали римляне со своими легионерами. Две тысячи лет назад, во времена Христа. Это какой-то бред, мин херц. Кем вы себя возомнили? Римским полководцем?! Ха-ха-ха! Что вы еще собираетесь делать? Распинать нас на крестах?
— Адачи, вы зашли слишком далеко, — ван Каллен резко выпрямился, и теперь Адачи приходилось смотреть на него снизу вверх — чертов белголландец был на целую голову выше японского капитана. — Да, если потребуется, я буду распинать вас на крестах! Я видел ваше личное дело. Вы католик, не правда ли? Полагаю, вас более чем устоит подобная смерть.
— Не знаю, — честно признался Адачи. — Никогда раньше об этом не задумывался. Но сейчас подумал — нет, не устроит. Предпочитаю умереть в бою.
— Так в чем же дело? — прищурился комиссар. — Вражеские окопы в той стороне.
— Только после вас, — в свою очередь прищурился Франк.
После этих слов полковник ван Каллен заметно вздрогнул, изменился в лице и потянулся за пистолетом.
Он доставал его медленно, мучительно медленно, как в плохом замедленном кино. Не сразу справился с застежкой кобуры, потратил несколько секунд, чтобы снять с предохранителя, только со второго раза ухитрился взвести курок… Сразу видно — тыловая крыса, в бою ни разу не был, привык извлекать оружие неторопливо и только ради того, чтобы мимоходом пристрелить кого-нибудь безоружного и беззащитного. То есть не такого человека, как бластер-капитан Франциско Адачи.
Адачи тоже не торопился. При этом он сам толком не понимал — почему. То ли хотел предоставить комиссару равные шансы; то ли давал ему возможность передумать и отступить; то ли не был до конца уверен, что вот это все с ним прямо сейчас происходит. А может быть, Франк вообще надеялся, что белголландец успеет выстрелить первым, потому что втайне желал смерти. Потому что ему все осточертело, все.
Но полковник ван Каллен выстрелить не успел. Комиссар еще только поднимал пистолет, когда грянул выстрел. «Грубая работа», — отстраненно подумал Адачи. Пуля крупного калибра попала белголландцу прямо в нос, стена бункера за его спиной окрасилась в самые разные цвета, среди которых доминировал красный. Комиссар не стал картинно сползать по стенке, а тут же осел на пол и превратился в кучу дохлого мяса. Так оно обычно и бывает. И только теперь Адачи осознал, что сжимает в руке трофейный альбионский револьвер, подобранный на поле битвы часов тридцать назад — к его служебному оружию патроны давным-давно закончились.