Это было спасение и потому, что слишком длительная задержка в клинике означала гласность. Как смешно это и страшно — бояться, что на тебя будут коситься. Поймите: здесь находятся совершенно разные люди, как в жизни все совершенно разные! Здесь и те, чей разум глубоко помрачен; и люди вполне разумные, но переутомленные или потрясенные; здесь и те, кто попал в лапы наркотиков, и ослабленные телесным недугом, и те, кого завели в тупик обстоятельства или заблуждения; здесь и заурядные, и талантливые. Здесь лечились Есенин и Врубель, и в этом нет ни позора для них, ни особой чести для клиники.
«Фон настроения снижен…»
Как просто было бы, если бы существовал только один вид депрессии — скажем, этот классический, с заторможенностью действий, решений и мыслей, с изменением всех телесных функций, заставляющих думать о каком-то глобальном гормональном сдвиге, может быть, каком-то атавистическом возвращении зимней спячки, только спит один Рай.
Но нет, реальность депрессии — это бесконечные адские переливы в пространстве и времени, сумбурные, переменчивые сочетания мук. Вот депрессия возбужденная, мятущаяся, тревожная — ни минуты покоя, сплошное движение. Вот раздражительно-ворчливая, граничащая с обыкновенным занудством. Вот депрессивный Ад, облекающийся в массу мучительных телесных ощущений. Потеря чувства «я», болезненное психическое бесчувствие. Только бессонница, упорнейшая бессонница с фиксацией на ней как на главной причине. Наоборот, бесконечная сонливость, слабость и вялость. Состояния, похожие на маниакальные, с бесконечной говорливостью и эксцентричными поступками, и, однако, это тоже депрессии. Тусклые, матовые, беспросветно монотонные, накрапывающие серым дождичком однообразных жалоб. Имеющие вид нерегулярных запоев. Депрессия обманчиво общительная, обаятельная, прозрачно-светлая — самая страшная, самая чреватая самоубийством. А сколько путей загоняет сюда извне?
Здесь Ад питается творческим кризисом. Обстоятельства, обстоятельства… Как много их наслаивается, как тягостно и неразрешимо сгущаются они над воспаленным Адом, и с какой легкостью расправляется с ними Рай!
— Ну как?
— Абсолютно нормальное и хорошее состояние!
Вопрос был излишен: входя в отделение, я уже слышал его взлетевший голос, видел блеск глаз и изменившуюся осанку. К утреннему обходу он уже успевал поработать; для этого ему были нужны перо и бумага.
Если бы уметь рассчитать точно, если бы математически вычислить оптимальное наложение кривой химической поддержки и собственного тонуса. Так много неучитываемых влияний. Одно из них — сами эти спасительные драже: ведь я не могу предвидеть, что они сделают, наложатся ли удачно и погасят качку или просто сдвинут и перепутают?
Он не верит в новое падение, не верит изнутри: праздничный напор Рая вытесняет эту возможность из его ума, как тусклую абстракцию, — это неодолимая эмоциональная иллюзия вечности наличного. Я не хочу верить тоже, но обязан быть тусклым теоретиком.
Первый рецидив был страшнее первого приступа, ибо стало очевидно, что падение не было случайным недоразумением. И опять разговоры были бесполезны, пока их не подкрепили маленькие нерассуждающие молекулы. Наступило время, когда он сам смог прочесть мне лекцию о прогностической перспективе эмоций. Он прочел ее еще двум соседям по палате, за что я ему благодарен, из его уст это прозвучало весомее (больной для больного авторитетнее самого уважаемого врача, ибо свой брат). Теперь надо было опять искать дозу и график.
От легких дневных успокоителей, которые наспех глотают перед ответственными выступлениями или после скандалов, до мощных тяжелых снарядов, неожиданно просветляющих психику самых, казалось, безнадежных больных…
Нет, не зря говорят о психофармакологической революции. Химией атаковали мозг испокон веков, но такого изобилия, такого могущества, такого увлечения еще никогда не было.
Облик психиатрических больниц изменился. По-настоящему невменяемо буйных теперь немного. Эпизоды возбуждения кратки, ибо химическая картечь способна в считанные минуты обуздать расходившийся Ад. Конечно, это еще не победа над болезнью, а только нокаут симптома. Еще бывают случаи опасного возбуждения вопреки всем препаратам, профессия психиатра пока сопряжена с риском, но эта опасность уже не тех масштабов, что раньше.