– А это отличный аргумент, Тадиус. – Гидеон откинулся на стуле и выпустил аккуратное кольцо дыма. – Есть в этом документе какие-нибудь зацепки?
Тадиус печально покачал головой:
– Не вполне так, сэр, но если компания, составившая залоговое письмо, нелегальна, то...
Гидеон кивнул:
– Тогда этот документ – результат подлога. Что-нибудь еще?
– Я выяснил, что эта так называемая фирма замешана в нескольких других сделках и все они были заключены в пользу компании «Граф Беркли и К°». У них есть документы, свидетельствующие о становлении компании, но, как я сказал, нет доказательств того, что эта компания зарегистрирована легально. – Он положил папку на стол перед патроном. – По правде говоря, они признались, что не зарегистрировали компанию положенным образом.
Гидеон смотрел на бумаги на столе.
– Значит, эти бумаги были только прикрытием с целью одурачить сомневающихся или несведущих.
– Таково мое заключение, сэр Гидеон.
Гидеон порывисто подался вперед.
– Это хорошо, Тадиус. Как раз то, что нам нужно.
– Благодарю.
Он раскрыл папку, а клерк, пятясь, вышел из комнаты.
Гидеон принялся перелистывать бумаги. Потом нетерпеливым жестом оттолкнул папку. И все это из-за несговорчивых, упрямых женщин. Возможно, Пруденс лучше его знает о взаимоотношениях между матерями и дочерьми, но о собственном отце не знала ничего, пока не порылась в его бумагах. Ни у нее, ни у ее сестер никогда не было доверительных отношений с отцом.
Конечно, появление Харриет было досадным сюрпризом, но факт заключался в том, что его отношение к этому не давало Пруденс оснований выступать в защиту угнетенных женщин. Она была самой несносной, самой предубежденной из женщин, которых ему когда-либо доводилось встречать. По сравнению с ней Харриет казалась самим покоем и отдохновением. Невозможно было представить себе жизнь с женщиной, постоянно раздражавшей его. Если не считать того, что иногда она его не раздражала... Но откуда, черт возьми, явилась мысль о возможности жить с ней?
Выбранившись вполголоса, он потянулся к бумаге и взял перо. Сейчас он был только ее адвокатом и никем иным. Впрочем, он и не хотел быть кем-нибудь иным.
– Ну что там? – спросила Честити, удивившись, что Пруденс так долго читает всего одну страницу, из которой состояло письмо. – Это ведь от Гидеона?
Пруденс зашуршала конвертом и бросила его на стол в холле.
– Да, – сказала она. – Подробное описание предстоящего процесса.
– В таком случае нельзя ли и нам его прочесть? – спросила Констанс, поворачиваясь к сестрам от зеркала, перед которым надевала шляпу, собираясь выйти из дома.
– Конечно, – ответила ее сестра, пожимая плечами. – В нем нет ничего личного.
Она протянула письмо сестре.
– Это ведь хорошо? Не так ли? – спросила Честити неуверенно.
– Да, конечно, – ответила Пруденс довольно раздраженно. – Речь идет только о делах, как мы и договорились.
Констанс не смотрела на Честити, потому что Пруденс могла заметить, как они обмениваются взглядами, а ведь сейчас она стала такой чувствительной, будто лишилась кожи. Констанс считала, что Пруденс очень взволнованна. Но не предстоящим процессом. Впрочем, ее мнения никто не спрашивал.
Она просмотрела письмо от сэра Гидеона.
– Оно выглядит обнадеживающе, если разобраться в юридической стороне дела, – сказала Констанс. – Так называемая компания Беркли не имеет юридического статуса. Поэтому нет юридической базы для того, чтобы требовать от отца платежей. Насколько я понимаю, Гидеон хочет сказать, что почти уверен в успехе.
Она передала письмо Честити.
– Да, у меня создалось такое же впечатление, – согласилась Пруденс.
Честити подняла глаза от письма.
– Он не настаивает на встрече с нами до начала процесса. Тебе нужна дополнительная подготовка, Пру? – Она с беспокойством смотрела на сестру.
Пруденс покачала головой.
– Я знаю, чего он хочет, и он выразил это вполне ясно. Ему нужна нежная, внушающая сочувствие женщина, способная смягчать сердца и умы двенадцати присяжных-мужчин и воздержаться от оскорблений в их адрес при любых условиях. Мне придется хлопать ресницами и без конца бормотать «о-ля-ля, месье».
– Они не увидят, как ты хлопаешь ресницами, потому что твое лицо будет скрыто густой вуалью, – заметила Честити.
– Не увидят, – согласилась Пруденс. – Но я буду размахивать руками и надушенным носовым платком, как это делают француженки, если захочу произвести впечатление подавленной и озабоченной их вопросами жертвы.
– И все же ты должна выглядеть негодующей, – решила Констанс, – так будет правдоподобней.
– О, это я предоставлю Гидеону, – заявила ее сестра, направляясь к лестнице. – Он должен метать громы и молнии, лить на врагов смолу и серу, а я – мед и патоку. – Она повернулась и шагнула на ступеньку лестницы. – Видишь ли, я не должна производить впечатления обозленной, злонравной старой девы-мужененавистницы.
Пруденс поднялась по лестнице, прежде чем ее сестры успели раскрыть рты, и таким образом избавила себя от необходимости выслушивать их ответы.
ГЛАВА 18
– Сегодня ты рано поднялся, отец, – заметила Пруденс, входя в столовую.
Лорд Дункан, одетый более официально, чем обычно, уже сидел за столом, накрытым для завтрака, и, судя по его пустой тарелке, уже поел. Он посмотрел на дочь с несколько раздраженным видом.
– Разве ты забыла, что сегодня первый день процесса о клевете, возбужденного Беркли? Нынче утром я должен появиться в суде.
– Ах да, – сказала Пруденс непринужденным тоном. – Совсем вылетело из головы.
Она подошла к буфету и теперь смотрела на блюдо кеджери из риса, яиц и лука. Ее взбунтовавшийся желудок уже дал о себе знать легкой тошнотой.
– Это очень важный день, – объявил отец, откладывая в сторону салфетку и отодвигая стул. – Меня не будет дома к ленчу. Можешь сказать об этом Дженкинсу.
«Как и твоих дочерей», – подумала Пруденс, но только послушно кивнула и, сев за стол, потянулась к подставке с тостами. Может быть, кусочек подсушенного хлеба успокоит желудок и избавит от тошноты, с надеждой подумала она.
– Доброе утро, отец. – Честити столкнулась в дверях с родителем. – Ты рано встал.
– Папа сегодня выступает в суде, – сообщила Пруденс, прежде чем отец успел ответить. – Разве ты забыла?
. – О да, прошу прощения, – сказала Честити. – Удачи.
– Не могу себе представить, почему ты решила, что мне нужна удача, – возмутился лорд Дункан. – Это дело ясное, как апельсин. К концу дня с этой позорной газетенкой будет покончено. Попомните мои слова.
Он решительно кивнул и вышел.
– О Господи, надеюсь, что нет, – сказала Честити, накладывая кеджери себе на тарелку. – Как ты себя чувствуешь, Пру?
– Ужасно. Меня тошнит, – призналась сестра. – Как ты можешь есть, Чес, в такое утро?
– Чтобы сохранить силы, – ответила Честити. – А тебе следует съесть что-нибудь более существенное, чем этот сухой тост, Пру. Тебе-то сил понадобится больше, чем всем нам.
Пруденс покачала головой:
– Не могу съесть ни крошки. Меня может вырвать даже от чая.
Она отодвинула тарелку и чашку.
– Пойду переоденусь, чтобы быть готовой к выходу. Честити бросила взгляд на часы. Была только половина восьмого.
– Через полтора часа мы должны явиться в контору к Гидеону.
Пруденс покачала головой и вышла из столовой. В спальне она посмотрела на себя в зеркало. В лице ни кровинки, веки припухли, а под глазами черные круги. Ей показалось, что даже волосы утратили свой блеск. Но сейчас ее это мало трогало. Ее лицо будет скрыто густой вуалью. Конечно, Гидеон увидит ее без вуали, когда они встретятся сегодня утром, но теперь ее внешность его не касалась. В последние две недели их редкие встречи обусловливались только предстоящим процессом и касались всех трех сестер. Он ни разу не упомянул ни Харриет, ни Сару, они не говорили ни о чем личном. Между ними все было кончено. По ее инициативе. Мгновенная вспышка страсти не оставила в сердце ни боли, ни тоски. Ничего удивительного в том, что напряжение последних двух недель отразилось на ее внешности, убеждала себя Пруденс. Она и ее сестры то и дело оглядывались, опасаясь, как бы их не выследили, подозрительно разглядывали каждое приходящее письмо. На некоторое время они прекратили издавать газету «Леди Мейфэра». Пруденс и Честити почти не выходили из дома, Констанс ограничивалась светскими визитами, к чему ее обязывало положение жены Макса. Они даже прервали свои приемы и деятельность своего посреднического бюро на эти две недели. Часами сестры сидели в гостиной, снова и снова обсуждая подробности дела, стараясь представить себе каверзные вопросы вроде тех, что продемонстрировал им адвокат, а Пруденс к тому же практиковалась во французском произношении, отчего язык у нее порой начинал заплетаться.