И в самом деле, Митя оттолкнулся ногой от асфальта, заставил мотоцикл выпрямиться и дал газу. Он приближался так стремительно, что Ларису буквально парализовал ужас. В отчаянии она могла лишь смотреть, как сокращается расстояние между японским мотоциклом и китайским внедорожником.
— Митя… — прошептала она онемевшими губами.
«Кавасаки» со всадником на своей спине пронесся черной тенью мимо перламутрового джипа, взлетел на трамплин и — устремился выше… выше…
Выше и выше! К самому небу. Где крохотная фигурка достигла зенита, после чего пошла на снижение, завершая плавную дугу, прочерченную в воздухе.
Руслану, стоявшему за рядами зрителей, показалось, что все происходит очень медленно и почти беззвучно. Он почему-то не слышал ни рокота двигателя, ни человеческих голосов, которые, несомненно, должны были звучать с того момента, когда «кавасаки» взлетел над толпой.
Переместив взгляд на трибуну, Руслан увидел застывшего истуканом мэра, запнувшегося на середине слова, выхватил взглядом бледное и какое-то перекошенное лицо директора салона, ошеломленного не меньше остальных. «Странно, — пронеслось в мозгу Руслана. — Чему он удивлен? А, наверное, просто опасается, что Митя не справится и все закончится трагедией».
Он действительно успел подумать обо всем этом, пока мотоцикл летел над сборищем людей. Но потом время, наоборот, ускорилось. Больше некогда было ни думать, ни даже как-то реагировать на происходящее. Просто «кавасаки» коснулся бетона и, треща, умчался прочь, отмечая путь запахом гари и бензина. Толпа пришла в движение, обсуждая случившееся на все голоса. Мэр спрыгнул с трибуны и, пригибаясь, словно пехотинец под вражеским огнем, устремился к машине, значительно опережая молодых здоровых телохранителей. А Захаров, надрываясь, кричал в телефон:
— Полиция? Полиция! У нас ЧП, слышите меня?!
Испытывая уже не смутную тревогу, а предчувствие крупных неприятностей, Руслан полез в кабину своего грузовика и поехал на поиски Ларисы.
XIII
Митя появился под вечер. Мрачный, молчаливый, осунувшийся. Втащив в мастерскую набитые сумки, поволок их в противоположный конец, в жилую зону. По сути это было одно большое помещение, разделенное перегородками из прессованных стружек и гипсокартона.
Комната Руслана была самой большой, поскольку вмещала в себя «кухню», то есть закуток с двухкомфорочной газовой плитой, колченогим столом и шкафом с посудой. Лариса облюбовала каморку возле зарешеченного окошка, принадлежавшую прежде Мите. Теперь ему оставалось довольствоваться самой темной и грязной комнатой, примыкающей к туалету и душевой. Те два раза, когда Лариса оставалась ночевать в мастерской, Митя отсутствовал. Не нужно было обладать даром ясновидения, чтобы отгадать, где он пропадал. Там, откуда теперь явился с пожитками.
— Митя, — крикнула Лариса ему в спину, — если ты переезжаешь обратно, я могу…
Он вошел в комнату и ногой захлопнул за собой дверь. — Не обижайся, — сказал Руслан, вытирая руки ветошью. — Когда у Митьки неприятности, лучше его не трогать. Отойдет — сам расскажет.
— Он даже на звонки не отвечал, — пожаловалась Лариса.
— На мои тоже.
— Небось поссорился со своей пассией, а теперь злится. Слово «пассия» было произнесено с особой интонацией, которую не способен воспроизвести никто, кроме задетой за живое женщины.
Ответом Руслана было кряхтение. Или сопение. Или то и другое вместе. Он не был намерен обсуждать личную жизнь друга.
— Ладно, — решила Лариса, — вы тут сами разбирайтесь, без меня. Мужской разговор и все такое. И не сочти за труд рассказать мне, почему наш Митя явился убитый горем. Позвони потом, ладно?
— Конечно. А ты сегодня не…
— Не остаюсь, — отрезала она. — Я здесь лишняя.
— Да что ты! — живо возразил Руслан.
Лариса приложила холодный палец к его губам:
— Не спорь. У меня в городе дела, а Митя явно не в настроении. Ему сейчас не до меня.
Руслан не стал возражать. Поверх стены, отделяющей жилое помещение от цеха, имелся зазор, и свет там не горел. Это означало, что мрачному как туча Мите захотелось побыть одному в темноте. «Дело плохо», — подумал Руслан, вспомнив изумленную физиономию Захарова.
Проводив Ларису до выхода, он вернулся к полотну, над которым она работала. Двухметровый холст, исчерченный углем, позволял составить приблизительное впечатление о будущей картине. Это был набросок странного храма, сочетающего в себе каноны православия, ислама, индуизма, иудаизма и христианской готики. Стоял он, похоже, посреди такого же причудливого леса, состоящего из гигантских переплетенных стеблей. Искажение масштабов создавало впечатление, будто храм — игрушечный, а окружают его дебри — травы.