«С небес на землю возвратясь…» Гончаров шел, маршировал, не видя прохожих, не замечая чудесных красок угасающего осеннего дня.
Глава VIII
И ПРИШЛО НА ПАМЯТЬ…
Все здесь напоминает мне былое…
Снова вечер. Пора бы уйти, отдохнуть, отоспаться как следует. Две последние ночи опять не обошлись без люминала. Что делать — возраст!
Федор Георгиевич взъерошил волосы, потер виски, встал из-за стола и закружил по кабинету. В часы напряженной работы эти прогулки заменяли ему физзарядку. В часы напряженной… Верно, а почему сейчас? В отделе у него относительно спокойно, тихо. Тихо в понимании уголовного розыска. И если уж по совести, так тревожит его только одно дело с иконами Ангелины Ивановны Бухарцевой. Не такое уж хитрое в оперативном отношении, оно таит в себе новую, доселе неизвестную полковнику милиции гамму человеческих взаимоотношений, чувств, характеров. Очень давно в ныне уже забытой книге Федор Георгиевич вычитал и запомнил фразу: «Большие и малые заблуждения и ошибки нередко становятся ступенями, по которым идет преступление».
Правильно… идет, шагает, и даже не всегда таясь.
Дело Локтевой. Это было еще до войны. Шестидесятилетняя жительница Замоскворечья, богобоязненная и строгая нравом Серафима Устиновна Локтева растила племянника, оставшегося после смерти сестры.
Растила в привычном для дома укладе, водила в церковь на все престольные праздники, поучала с глазу на глаз и в присутствии уважительных соседей беречь доброе имя Локтевых, быть честным, не марать совести никогда и ни в чем.
Да, такова была форма взаимоотношений старой, всеми почитаемой женщины с пятнадцатилетним, длинноруким, узкоплечим подростком — Валеркой Орешкиным, учеником одной из московских школ.
Форма, а содержание?
Над этим вопросом Гончаров и его товарищи по работе впервые задумались только тогда, когда произошло ЧП.
В рождественскую ночь тысяча девятьсот тридцать девятого года Валерий Орешкин, он же Локтев, чем-то тяжелым до полусмерти избил свою тетку и, расколотив две иконы, висевшие в красном углу, скрылся из дому.
Расколол иконы… К чему бы такая блажь!
Всесоюзный розыск принял задание, и парня начали искать по всей стране. Но к тому времени произошли два события, заставившие капитана милиции Гончарова вытащить из шкафа хранившееся там до нахождения преступника оперативное дело и внимательно перечитать материалы о покушении на убийство С. У. Локтевой.
А новые события выглядели так: пришедшая в себя Серафима Устиновна в присутствии медперсонала больницы имени Склифосовского, куда ее привезли из дому, прокляла неблагодарного племянника, польстившегося на жалкие старушечьи гроши.
— …И денег-то всего было пятьдесят целковых. Откуда у меня больше! Все ему, гадине, отдавала, себе отказывала, лучший кусок племяше, и вот она, благодарность! — всхлипывала Серафима Устиновна. — Нечестивец, безбожник, а иконы по злобе расколотил. На, мол, тебе, старая, за все, что ты для меня сделала. На тебе! Ничего, господь бог ему за все воздаст. Господь это дело так не оставит. Господь все видит, все слышит…
Локтева бормотала проклятия, крестилась, а капитан милиции, находившийся в палате, смирнехонько сидел в углу и терпеливо ждал, когда, наконец, можно будет расспросить пострадавшую о сбежавшем племяннике, добыть его фотографию, поинтересоваться, куда тот мог податься, а главное, что еще, кроме пятидесяти рублей, украл преступник.
И тут Федора Георгиевича ждал сюрприз. Серафима Устиновна наотрез отказалась давать какие-либо показания.
— Валерка бога обидел. На Иисуса Христа и святую богоматерь руку поднял. От них и расплату понесет. Мирским властям не для чего в это дело встревать. Не их забота. Верую, всевышний поможет. На него уповаю…
Это было последнее, что услышал капитан милиции. На все дальнейшие вопросы Серафима Устиновна отвечала стенаниями, охами, и вскоре врач попросил Гончарова оставить больную в покое. Уже уходя, Федор Георгиевич задал последний, обязательный вопрос: