– Входите! – послышался низкий голос.
Стражник отпер дверь, втолкнул Овидайю в комнату, поклонился пожилому мужчине, сидевшему в кресле у весело потрескивающего камина, и вышел. Не считая камина и удобного кресла, в комнате было не так много удобств. Это был кабинет, не предназначенный для того, чтобы отдыхать, – скорее он должен был производить впечатление на гостей. Над каминными нишами красовалась роскошная мраморная работа. Она изображала женщину, которая, судя по всему, должна была символизировать Амстердам. В руках она держала устрашающую дубинку с заклепками, справа и слева от нее в цепях корчились мужчины. И подо всем этим надпись: «Virtutis est domare quae cuncti pavent».
Мужчина в кресле увидел, что Овидайя смотрит на надпись, и произнес:
– «Это добродетель – подчинить тех…
– …перед кем все живут в страхе», – закончил вместо него Овидайя.
Начальнику было лет сорок. На нем были черные бриджи и черный полукафтан, под которым виднелась белая рубашка с кружевом, и шапка с соболиной опушкой. В правой руке он держал книгу в кожаном переплете и рассматривал гостя.
– Я и забыл, что вы владеете латынью.
– Латынью, сеньор, а также несколькими другими языками.
Домселаер проигнорировал его замечание и жестом велел Овидайе присесть на табурет, стоявший в центре комнаты.
– Значит, вы знаете наш девиз. Но, кажется, не понимаете его. Сколько вы находитесь здесь, Овидайя Челон?
– Восемь с половиной недель.
– Я слышал, вы довольно усердно посещаете молебны тюремного священника, несмотря на свое папское лжеучение. Вас не отталкивает будничность наших богослужений?
Овидайя совершенно не понимал, к чему клонит начальник тюрьмы, поэтому осторожно ответил:
– Поскольку я англичанин, то привык жить среди протестантов, сеньор. Кроме того, я ничего не имею против чтений, хоть я и католик. Как бы там ни было, Библия – она Библия и есть.
– Прямо-таки кальвинистская точка зрения. Вам наверняка известно, что всего в паре сотен миль отсюда людей вешают за примерно такие же здравые человеческие рассуждения.
Овидайя решил, что разумнее всего будет просто униженно кивнуть.
– И при том, что вы хотя бы не отказываетесь от предлагаемой вам духовной пищи, работать вы не хотите. Я прав?
– Я очень даже готов работать, сеньор. Я обладаю многими качествами, которые могли бы принести тюрьме пользу, если позволите мне смелость сделать подобное замечание. Наряду со знанием языков я разбираюсь в металлургии, а также других искусствах…
Домселаер оборвал его:
– Я знаю, кто вы и что умеете, Овидайя Челон. Вы – один из тех людей, которых называют учеными. Вы коллекционируете трактаты и удивительные игрушки, тратите попусту время в кофейнях и стоите в тени великих натурфилософов, – он произнес это слово так, словно речь шла о чуме или холере. – Но вы не относитесь к их числу. Разве я не прав?
И, не дожидаясь ответа Овидайи, продолжил. Его низкий голос стал громче, обрушился на заключенного, словно гром:
– Вы не ищете мудрости, вы просто хотите пускать пыль в глаза! Вы цепляете свою начитанность и ученость себе на шляпу, словно перья. Чего у вас в избытке, так это тщеславия! Очевидно, Господь наделил вас разумом, но вы им не пользуетесь.
– Сеньор, я…
– А если и пользуетесь, то только ради того, чтобы измышлять мошеннические комбинации и обманывать честных граждан. Нет, Овидайя Челон, возможно, ваши таланты значительны, но я не стану ими пользоваться!
– Позвольте мне быть вашим самым преданным слугой, сеньор. Я обещаю, что буду работать на вас от заката до рассвета.
Домселаер посмотрел на него так, как смотрят на несмышленого ребенка:
– Речь не идет о том, чего вы хотите. Не идет она также и о том, чего хочу я. А лишь о том, как вам помочь вернуться к свету. И путь познания, тот путь, которым вы шли прежде, до добра вас не довел. Он привел вас сюда. Ваш разум обрек вас на погибель, Овидайя Челон, и снова поступит так же. Лишь тяжкий труд может исправить вашу душу.
В душе Овидайи вскипела невероятной силы ярость, и он едва сдержался, чтобы немедленно не наброситься на этого самовлюбленного кальвинистского живодера, невзирая на последствия. Лишь произнес сдавленным голосом:
– Пилить бразильское дерево? Это рабский труд. А я – дворянин.
Домселаер посмотрел на него с раздражением:
– Здесь вы лишь заблудшая душа. И если таково ваше последнее слово, то вы не оставляете мне выбора.
– Я лучше умру!
– Рано или поздно это наверняка произойдет. Но прежде вы научитесь пользоваться руками.