Ханс начал ощупывать сустав, пальцы его забегали по плечу Хенрика, потом перебежали на спину. Эсбен отошел и стал у двери. Ему тяжело было видеть, как мучается парень, но совсем уходить из хижины все же не хотелось. Уж очень интересно было наблюдать, как работают пальцы Ханса. Они трогали, ощупывали, сдавливали больное плечо; казалось, они превратились в живые существа, которые сами по себе, независимо от Ханса, ползают по телу Хенрика.
Но вот правая рука Ханса скользнула вниз и крепко взялась за руку парня. А левой рукой Ханс обхватил больное плечо. После этого все произошло так быстро, что Эсбен ничего толком не успел разглядеть и понять. Ханс сильно и резко дернул больную руку и одновременно немного перекрутил ее; парень, взревев от боли, повалился на стол — и вывих был вправлен.
Хенрик снова опустился на скамью. Он посидел, тяжело отдуваясь, потом отер пот со лба, поднял голову и слабо улыбнулся:
— Кажется, ты уже пятый раз вправляешь мне руку, однако привыкнуть к этому я что-то не могу. Но все равно, спасибо тебе большое.
— И тебе спасибо за яйца, — сказал Ханс. — Сейчас я их выложу, отдам тебе твою тряпицу.
Немного погодя Ханс с Эсбеном стояли и смотрели вслед парню, который спускался вниз по тропинке. Когда он исчез за деревьями, они услышали, как он начал насвистывать.
— Он мне нравится, этот Хенрик, — сказал Ханс. — Молодец, славный парень. Ты представить себе не можешь, какая это ужасная боль, когда тебе вправляют вывихнутое плечо. Между прочим, это он помог мне построить лодку.
Ханс повернулся и пошел в хижину, а Эсбен остался стоять. В ушах у него снова и снова звучали сказанные Хансом слова: «Он мне нравится. Молодец, славный парень». И постепенно до его сознания дошло, почему эти слова затронули его: понравиться Хансу — это не так уж мало.
Он все стоял на том же месте и думал о том же, когда Хане спустя какое-то время вышел из хижины и спросил, не хочет ли он поехать с ним половить рыбу.
Глава 6
Слышен был лишь тихий плеск волн о борта лодки, когда Эсбен на минуту прервал свой рассказ. Они уже поймали двух больших тайменей, а верши еще не смотрели. Ханс скинул с себя балахон и жарил на солнце свое могучее тело. Вначале Эсбен очень смущался, ему непривычно было видеть обнаженное человеческое тело и даже чудилось в этом что-то греховное.
Ханс предлагал и ему тоже раздеться и позагорать, по он отказался, объяснив это тем, что ему «как-то не хочется» и что он «как-то не привык». Это вызвало у Ханса улыбку, и он пробормотал что-то такое насчет «материала, из которого делают охотников за ведьмами».
После короткой паузы Эсбен продолжил свое повествование:
— Ее допрашивали три дня подряд, по она ни в чем не признавалась и без конца повторяла, что ни в каком сговоре с дьяволом не была. Я всегда выжидал, пока начнется допрос, и только после этого шел туда, потому что тогда людям было уже не до меня и никто не обращал на меня внимания. Эти, которые стояли вокруг и глазели, они, между прочим, были еще хуже тех, кто ее допрашивал. Непрерывно орали, вопили, и чего они только про нее не болтали: что она блудила с самим сатаной, что она будто бы харкала на Библию, и всякие такие вещи. И еще говорили, что она летала верхом на помеле на шабаш и там встречалась с другими ведьмами.
Мама все только плакала и продолжала твердить, что это неправда, но иногда они ей даже ответить ничего не давали. Пастор сказал, пусть она лучше сознается в своем грехе, потому что только тогда душа ее очистится огнем и она вырвется из когтей дьявола и попадет на небо. Я запомнил его слова, что «тогда отец наш небесный помилует ее душу и возьмет ее обратно к себе».
Но мама сказала, что она не может сознаться в том, чего не делала. И еще сказала, что она только лишь пользовала больных людей, которые сами к ней приходили и просили о помощи. И что она не понимает, какой же грех в том, чтобы помочь человеку, который разбился, когда объезжал лошадей, или, например, разве это грех — вылечить ребенка, у которого что-то болит.
Эсбен опустил руку в воду. Голос его звучал тихо и ровно, он словно говорил сам с собой, не думая о том, что Ханс его слушает. Ханс сидел с закрытыми глазами, и, быть может, Эсбену легче было рассказывать, зная, что на него никто не смотрит.
— Пастор все никак от нее не отставал и напоследок опять спросил: может быть, она все-таки признается, что была в сговоре с дьяволом.
Мама ответила, что нет. И тогда он спросил, не признается ли она хотя бы в том, что летала по воздуху на помеле в ночь под рождество и в ночь под Иванов день. Мама снова сказала, что нет и что это неправда, будто она встречалась с другими ведьмами.