«Сегодня ночью только одна злая фея, крадучись, бродила по дому, и этой злой феей была я», — виновато подумала Кэт. Глядя на мирно спящую девочку, Кэт бесповоротно отказалась от мысли о похищении.
И вовсе не из-за трудностей выполнения такого плана, связанных с внутренним расположением дома, оживленностью улицы, где он был расположен, и сложностью застать Мег одну. Кэт не сомневалась, что сумела бы найти способ.
Отказалась она от мысли о похищении Мегаэры из-за самой Мегаэры, ведь для маленькой девочки отец был всем в этой жизни. И из-за выражения лица Мартина, которое она подглядела, когда Мартин поцеловал спящую дочь.
И как бы сильно сама она ни хотела вернуться на остров Фэр к Арианн, она не станет красть девочку. Но это решение лишило ее выбора. Ей придется остаться в Лондоне и охранять Мег, пока она не убедит Мартина.
Тихонько выйдя за дверь, Кэт вытянулась прямо на пороге комнаты, чтобы приступить к своей вахте.
* * *
Уайт-Холл занимал в Лондоне двадцать три акра. Настоящий город в городе.
Дворец представлял собой случайное нагромождение беспорядочной мешанины из архитектурных стилей, лабиринт из полутора тысяч комнат, где толпились придворные королевы Елизаветы. Они толкались и распихивали друг друга и интриговали из-за малейших знаков королевской милости.
Но в летнюю пору ни королева, ни ее двор не обитал в этом дворце, поскольку Елизавета предпочитала жить летом в своем дворце в Ричмонде. И когда Мартин следовал за своим провожатым по лабиринту коридоров, их шаги гулко отзывались в тишине пустых залов.
Мартина провожал немногословный молодой человек, который всем своим видом демонстрировал, что провожать подозрительных посетителей на встречу к главным министром королевства в столь поздний час давно превратилось для него в рутинные обязанности. Вполне возможно, так оно и было на самом деле. Скорее всего, Мартин оказался только еще одним из многих, ведь, по слухам, сэр Фрэнсис Уолсингем[8] нанимал целый легион сомнительных личностей.
Паж оставил Мартина ждать в маленьком вестибюле, в то время как сам доложил о прибытии Мартина сэру Фрэнсису. В небольшой комнатушке работал клерк с желтой бородой и лицом, изъеденным оспой. Он устало корпел с пером и чернилами над какой-то бумагой. Подняв усталые покрасневшие глаза, Томас Фелиппес кратким поклоном подтвердил, что знает о присутствии Мартина, и снова вернулся к своей работе.
«Мы теперь респектабельные господа», — сказал Мартин дочери, но это было неправдой, и останется неправдой до тех пор, пока он продолжает состоять на секретной службе у Уолсингема. Он надеялся, что сведений, которые он сумел раздобыть, может оказаться достаточно, чтобы покончить с этой службой.
Паж возвратился и сообщил Мартину, что сэр Фрэнсис готов его принять. Мартин последовал за молодым человеком в кабинет, переполненный книгами. Говорили, что сэр Фрэнсис свободно владел по меньшей мере пятью языками, не считая родного, и фолианты, заполнявшие полки, отражали как разнообразие языков, так и разнообразие интересов.
Книги по истории, юриспруденции, политике, архитектуре, фортификации теснились на полках рядом с трактатами по подготовке и обучению милиции, военной тактике и бухгалтерскими книгами расходов по многочисленным домам и поместьям королевы.
У Мартина голова пошла кругом от одного только вида всей этой огромной библиотеки. Он часто задумывался над вопросом, как сэр Фрэнсис умудрялся ориентироваться и не тонуть в таком потрясающем количестве подробнейшей информации, не говоря уже о запертом кабинете, содержащем вопросы «более секретные», ключ от которого был только у Уолсингема.
Входящий мог с трудом разглядеть мужчину, сидевшего за столом, уставленным высокими кипами соглашений, корреспонденции от послов, картами и разбросанными листами рукописных документов.
Посреди всей этой бумажной лавины Уолсингем ставил печать на письмо, которое он только что дописал. Сэр Фрэнсис едва взглянул на вошедшего Мартина, поглощенный своим занятием. Он был человеком худощавым, с узким вытянутым лицом. Его заостренная черная борода и желтоватый цвет лица побудили королеву дать ему прозвище Мавр. В своей простой темной одежде этот главный министр Елизаветы, и могущественный член ее тайного совета легко мог сойти за обычного клерка.
Он отдал письмо пажу и скомандовал:
— Проследи, чтобы отослали немедленно.
Когда юноша, получив поручение, поспешил прочь, Уолсингем подозвал Мартина и показал на стул.
— Извините, что заставил вас ждать, мистер Вулф.
— Всецело в вашем распоряжении, господин министр. — Мартин слегка поклонился, отметив про себя, что поклон получился много подобострастнее, чем ему бы того хотелось. — Вряд ли я вправе рассчитывать на приоритет перед каким-нибудь срочным делом государственной важности.
— Государственной важности, — поморщился Уолсингем. — Да этих дел всегда бесчисленное множество, и все они государственной важности. Меня буквально завалили письмами от судей с сетованиями на волнения, вызванные по всей стране этой адской кометой.
— Кометой? — приподнял одну бровь Мартин, устраиваясь на стуле напротив стола.
— Эта огненная комета, которая парит в небе уже месяц, — мрачно пояснил министр. — Неужели вы не заметили ее появления?
— Комету не заметить невозможно, но мне хватает проблем на земле, чтобы не обращать внимания на астрономическое явление на расстоянии в миллионы миль от нас.
— Прискорбно, но вы один из очень немногих людей, которым хватает разума понять это. Клянусь, остальные жители страны, похоже, слегка обезумели, поскольку охваченные паникой граждане платят хорошие деньги всяким шарлатанам за защитные обереги, а всякого рода проповедники на площадях предрекают наступление конца света. Я только что получил вот это письмо от судьи из Суррея об одном таком проходимце, который посеял неописуемую панику.
Уолсингем поднял лист бумаги и прочел: «Этот бродяга с безумными глазами вызвал множество волнений в моем районе, убеждая жителей, что комета есть проявление гнева Всемогущего, огненный шар из грехов человеческих, поднимающийся подобно вредоносному газу в небеса».
— Боже мой, — расхохотался Мартин. — Если бы так, кометы мучили бы нас каждый год, нет, даже изо дня в день.
— Правильно. К сожалению, этот полоумный сумел вызвать огромную истерию. Судья задумал повесить его. Я, однако, рекомендовал переправить его в больницу Святого Вифлеема[9]. Это вернее и лучше положит конец волнениям.
Оказавшись запертым в Бедламе, бедолага, скорее всего, больше никогда не увидит дневного света. Мартин подавил дрожь, подумав, что сам он предпочел бы веревку.
Уолсингем бросил письмо от судьи поверх стопки других бумаг и потер глаза. Кое-кто называл секретаря человеком, который никогда не спал, и Мартин почти готов был поверить этому.
Нечто противоестественное действительно ощущалось в этом мрачном, изможденном человеке, который предпочитал держаться особняком при дворе, несмотря на все насмешки и сплетни. Мартину часто казалось, что сэр Фрэнсис в своем темном наряде среди ярких шелков, сверкающих драгоценностей и мехов придворных должен напоминать черного ворона среди разряженных павлинов.
Или, что более вероятно, Уолсингем просто превращался в фон, безмолвную тень, всегда сохранявшую бдительность. Наблюдать и выжидать — это Уолсингем умел лучше всего.
Откинувшись на спинку стула, он скрестил руки перед собой и внимательным проникающим взглядом посмотрел на Мартина.
— Час уже поздний, мистер Вулф, а у меня накопилось еще много вопросов, требующих моего внимания. Давайте перейдем к делу. У вас есть, что сообщить мне? Надеюсь, наконец-то вы раздобыли стоящую информацию.
— Я кое-что разузнал, но не знаю, насколько достойным вашего внимания вы сочтете мое донесение, — ответил Мартин. — Тот человек, который столь часто посещает гостиницу «Большая медведица» близ Темпл-Бара[10] и называющий себя капитаном Фортескью, как вы и подозревали, вовсе не тот, за кого себя выдает. В действительности он священник по имени Джон Баллард.