— Очень хорошо. Вы — идиот.
Мартин вздрогнул. Он ожидал этого. Но зачем же так прямо и словно обрадовавшись?
— Я всегда точно знала, кто вы, Мартин Ле Луп, — сказала она с еле заметной усмешкой в уголках губ. — Немного от жулика, немного от негодяя и полный идиот. Храбрый, безрассудный, благородный идиот.
Вместо презрения, которого он ожидал, Кэт смотрела на него с неожиданной и не характерной для нее мягкостью в глазах.
— Благородный? — эхом отозвался он. — Женщина, вы даже не слушали меня все эти пятнадцать минут? Все, что я сделал...
— Было чрезвычайно опасно, — перебила она. — И пусть я не одобряю вас за слишком большой риск, но благодаря вам коварных заговорщиков подвергнут суду.
— Мучительным пыткам и смерти, вы хотите сказать. И один из этих заговорщиков, Баллард, священник. — Мартин отвернулся от нее и стал смотреть в окно, за которым небо продолжало источать темные потоки дождя на стекло. — Бог свидетель, я не религиозный человек, но годы моего детства, которые я провел среди прелатов Нотр-Дама, внушили даже мне некоторое уважение к тем, кто совершает священные обряды.
Кэт осторожно приблизилась к нему со спины и положила руку ему на плечо.
— По-моему, этот Джон Баллард сам отказался от всяких претензий на святость, когда задумал убийство. Ни одна из причин, побудивших негодяев к участию в заговоре, не видится мне ни благородной, ни праведной.
— А мои чем лучше? — спросил Мартин. — Когда я служил Наварре, я по большей части шпионил за армией герцога де Гиза или пытался собрать помощь для маленького осажденного королевства. Тогда в моей работе еще просматривалась какая-то справедливость, какая-то честь. Но это мерзкое дело... быть нанятым шпионить и обманывать, поддерживать других в их измене, чтобы заманить их в ловушку. — Мартин с тоской теребил бороду. — И все ради чего? Ради поддельного герба и клочка земли.
— Вы искали безопасное убежище для своей дочери. Не вы замыслили убить королеву.
— Нет, я только помогаю Уолсингему привести другую королеву к ее крушению и смерти.
— Мария Стюарт во многом сама за себя постаралась. — Кэт провела рукой по его щеке тем нежным жестом, который был редок для нее и поэтому тем более приятен. — Я не питаю особой любви к Елизавете, но нет никакой особой доблести подбивать кого-то на убийство. Если бы я пошла на борьбу с Тюдорихой, то единственное, на что я согласилась бы, так это сразиться с ней лицом к лицу, моя шпага против ее шпаги.
— Это все потому, что на свете совсем мало женщин, подобных вам. Да и мужчин тоже.
— Только не говорите глупостей, — отмахнулась Катриона, но покраснела так, как никогда не покраснела бы, если бы он одарил ее всеми цветистыми комплиментами, которыми он обычно осыпал женщин.
Кэт слишком твердо стояла на земле и была одарена логикой и ясным умом. Она видела вещи намного более четко, чем Мартин. Он чувствовал, как если бы ловким взмахом своего ножа она отсекла все чувство его вины, все муки совести, которые изводили его.
Он не заслуживал утешения, которое Катриона предлагала ему, но он был не в силах отказаться. Мартин обхватил ее за талию и притянул к себе. Кэт прильнула к нему без колебания. Он вдохнул одной ей присущий запах. Не сладострастные духи, но что-то более простое и земное, как теплый дождь или свежий летний ветерок.
Они стояли, обнявшись, очень долго, и вокруг стихли все звуки, кроме барабанящего дождя, потрескивания поленьев и уверенного глухого стука их сердец.
Было что-то нежное в объятиях Мартина, и Кэт постаралась ничего не желать больше. Она была рада, что может спрятать лицо на его груди, чтобы он не прочитал безумную страсть в ее глазах, не увидел, как сильно она влюблена в него, как потряс ее рассказ Мартина, поскольку сознавала, насколько опасно было то, чем он занимался. От мысли, что Мартина могут убить, и она потеряет его, ее начинало трясти.
Мартин никогда в жизни не будет ее мужчиной. Они расстанутся через несколько месяцев, и, вероятнее всего, никогда больше не увидят друг друга. Как бы тяжело, как бы больно ей ни было, Кэт не сомневалась, она сумеет это перенести. Сумеет до тех пор, пока будет знать, что Мартин жив и где-то шагает по миру своим собственным путем.
— Когда вы отдадите Уолсингему этот портрет, вы избавитесь от него? — Кэт чуть откинула голову, чтобы посмотреть на него. — Ваше участие в раскрытии заговора на этом закончится, ведь так?
— Надеюсь. Но если все закончится скверно, если что-нибудь случится со мной, тогда вы присмотрите за Мег. — Мартин не задавал вопрос, он говорил об этом как о само собой разумеющемся факте, и от этого утверждения, казалось, получал большое утешение.
— Вы же знаете, что присмотрю, — заверила его Кэт. — Но ничего не должно случиться с вами. — Приподнявшись на цыпочки, она прижалась губами к его губам.
Мартин колебался только одно мгновение, прежде чем погрузил пальцы в ее волосы. Он поддерживал ее затылок и целовал горячими долгими поцелуями.
Потом отодвинулся и задумчиво посмотрел на нее. Ее желание отразилось в зеленых глубинах его глаз.
— Кэт, — произнес он хрипло.
Он облизал губы, и она знала, что он пытался сказать. Надо собрать силы, чтобы воспротивиться искушению, призвать на помощь все серьезные доводы, согласно которым они должны держаться подальше друг от друга.
Причины, которые она знала гораздо лучше, чем он сам. Из них двоих, скорее всего, именно Катриона с разбитым сердцем побредет прочь после их случайной близости.
Вытянувшись, она провела пальцами по его губам, легонько поддразнивая его, преодолевая сопротивление. Мартин посмотрел на нее, и в его глазах была мука.
— Кэт, мы... мы не должны...
Кэт вздохнула, и в ее вздохе слышалась горечь желания, слишком долго подавляемого разумом.
— Нет, черт побери. Мы должны.
Вцепившись руками в складки его рубашки, она снова яростно прижалась к его губам. Мартин схватил ее за плечи, словно хотел оттолкнуть.
Язык Кэт устремился в бой, он срывал печать с его губ, ища вход. Мартин задрожал, и ей показалось, будто она почувствовала, как что-то ломается внутри него, словно молния рассекала небо.
Крепко сжимая ее в объятиях, он задрал ее рубашку. Кэт задохнулась, когда он сжал руками ее голые ягодицы, от его пылающих жаром рук огненная лава прорвалась прямо к ее женскому ядру. С дикой свирепостью целуя ее, Мартин притянул к себе ее бедра так крепко, что она затрепетала и даже через плотную ткань штанов почувствовала, как восстала его плоть.
Она дрожала от желания, все крепче прижимаясь к нему. Мартин с трудом оторвался от ее губ. Он трудно и часто дышал.
— О боже, — простонал он. — Я никудышный мерзавец. Полный негодяй. Безнравственный грешник.
— Я знаю, — выдохнула Кэт. Она терлась об него, буквально вибрируя, и ползла, как заползала бы на дерево. — Именно это... — она чуть было не выдохнула «я больше всего люблю в вас ». Несмотря на взведенные страстью чувства, она сохранила достаточно разума, чтобы поправить себя: — Именно таковы и есть... ваши лучшие качества.
Мартин прерывисто рассмеялся. Хотя его тело пульсировало от желания, он убрал руку с ее ягодиц. Одернув на ней рубашку, он сделал над собой благородное усилие, чтобы отодвинуть ее от себя.
Но героические усилия Мартина оказались совершенно напрасны, поскольку Кэт схватила полы рубашки и стянула ее с себя через голову. У него пересохло в горле, когда его взгляду предстали ее маленькие крепкие груди и красноватого золота пыльца в треугольнике между ног.
Мартин застонал, его мужское естество напряглось до боли.
— Кэт, смилуйся.
— Нет! — Она бросила рубашку к его ногам, как кто-то бросил бы перчатку. — Проклятие! Там за окном темная дождливая ночь, и мы только что, лишь по какой-то счастливой случайности, избежали гибели. Никакого конца света не случится, и небо не упадет, если мы найдем крошечную частицу удовольствия друг в друге. К тому же меня не волнуют понятия греха вашей церкви. В конце концов, я всего лишь язычница.