Охотничье братство

Воспоминания и планы. (У Конокотины х. 1951 г.).

Профессор-почвовед в почвенной яме. (Гыдан. 1967 г.).

Мы привезли на станцию аккуратно снятую шкуру для Смирнова и в четырех мешках разделанную тушу.

В этот год институт Юрия вместе с другими институтами Академии наук перевели в Москву. Началась для брата московская, сугубо городская жизнь. Охоты вспоминались в стихах:

Все было белым: тучи в небе,
Полей сверкающий простор,
Холмов высокий мягкий гребень
И чаши снежные озер.
Все было тихим: ростань просек,
Болота мерзлые до дна,
Охапки снега в кронах сосен
И елей плотная стена.
И был осмотрен каждый выскорь,
И снег отоптан хорошо,
Когда вдали раздался выстрел
И крик приглушенный: «Пошел!»
И тишину разбил на части
Обвал нестройных голосов,
И яростным дыханьем страсти
Наполнился простор лесов.
Да, он пошел, мелькая в чаще,
Таиться перестав теперь,
Огромный, бурый, настоящий,
Таежный новгородский зверь!

Работы в Москве у Юрия Алексеевича сильно прибавилось, особенно после получения степени доктора. Все реже он выезжает в экспедиции, и это его печалит. В очередной мой приезд в Москву он прочел:

Конечно, неплохо: квартира, комфорт,
Ковры и торшеры, на стенке офорт,
Как пестрая бабочка плоскость дивана,
И теплая снежность наполненной ванны,
И кафель на кухне, ласкающий глаз,
И синим цветком расцветающий газ.
Неплохо, конечно,
        но все-таки лучше
На небе закатом зажженные тучи,
Порывистый ветер, сминающий в складки
Заплаты на старой походной палатке,
И речки, которых не встретишь на карте,
И путь по тайге на стремительной нарте,
Распадков глубокие, длинные тени,
И звезды в снегу под ногами оленей.

Трудно было Юре, в те годы уже крупному ученому, директору по науке Почвенного института АН СССР, переживать лысенковщину. Помню, с каким возмущением рассказывал он про чудовищные нелепости, выдаваемые за великие открытия в биологии, вроде появления кукушек за счет мохнатых гусениц, кур, «долбающих вредную черепашку». А позже с печалью и тревогой рассказал, как вместе с академиком Прасоловым ходил на прием к Берии по поводу ареста Николая Ивановича Вавилова. Академик сказал: «Зачем вы держите в тюрьме гордость нашей и мировой науки? Это что — наветы Лысенко?» Берия ответил: «Нет, Трофим Денисович нам сигнализировал, но у нас есть и свои данные». Узнав о смерти Николая Ивановича, Юрий написал:

Он колос брал, как мастер тонкую работу,
Как математик — сложный интеграл,
Как музыкант — ликующую ноту…
…………………………………………
Колодец каменный бесчестной клеветы
В туманный день его исчерпал силы.
Но в нашей памяти навек остался ты,
Веселый, ищущий и пламенный Вавилов!

Еще одно увлечение Юрия. Нет! Нельзя так назвать долгую и трепетную любовь брата к нашему Северу, к местам новгородским в частности. Откуда она пошла? Здесь мне придется сделать отступление в рассказе, тем более законное, что оно касается почти всех героев моей книги.

С самого начала наших с братом охотничьих устремлений мы обратили внимание на относительно близкие к Ленинграду глухие места Новгородской области. Однажды, путешествуя по карте, мы нашли интересный уголок: на берегу довольно большого озера деревня Крутик — три дома, а вокруг зеленое море, ближайшая деревня в восьми километрах. Вот бы поехать туда в отпуск! Далее — совпадение: институт послал меня для исследовательской работы в леспромхоз на станцию Анциферово — ближайшую к облюбованному нами месту. Было это в 1929 году.

Под выходной я вышел в поход. Прошагал пятнадцать километров и попал в деревню Ерзовку. Большая в те годы и благополучная деревня. Спросил: «Как пройти в деревню Крутик?» Получил ответ неожиданный: «Нет такой во всей округе». Я настаивал: мол, карты не врут. Безрезультатно. Подошел седобородый дед, прислушался, сказал: «Есть. Только это по-старому, по-письменному Крутик, теперь — Голи». Все обрадовались: не спрашивая, зачем мне Голи, наперебой объясняли, как туда попасть: «Ты иди дорожкой от кооперации на мыз (значит, на перевоз), там челон есть — был он там; если не совсем сопревши — наверно, на нашей стороне. С перевозу тропа, никуда не сворачивай, идти версты две. Хоть поздненько, гольские мужики народ озерной, отчаянный — примут и ночью. А лучше ночуй». Решил идти. Вышел, где перевоз на другую сторону озера.