Для данного случая профессор припас еще более интересную теорию. Говорил он последним и теорию свою изложил как окончательный приговор. Управляющий уже заверил, что нефть просто не может течь в воду, так как на фабрике ею мало пользуются. Сэр Сэмюел сообщил — сердито и даже небрежно,— что он открыл для народа несколько парков и построил рабочим бараки, обставленные с большим вкусом, так что никто не вправе обвинить его в равнодушии к красоте. Тут-то профессор и изложил учение о предохранительной пленке. Если тонкий слой нефти, сказал он, и появился в воде, это не важно, с водой он не смешивается, она только станет чище. Нефть — своего рода капсула; так заливают желатином пищу, чтобы ее сохранить.
— Интересная теория...— заметил Гуд.
Сэр Сэмюел Блисс поджался и ощетинился.
— Надеюсь,— выговорил он,— вы не сомневаетесь в опытности нашего эксперта?
— Ну что вы! — серьезно ответил Гуд.— Я верю, что он опытен, и верю, что он ваш.
Профессор заморгал, но под его тяжелыми веками что-то засветилось.
— Если вы намерены так разговаривать...— начал он, но Гуд его перебил и обратился к Хантеру тоном веселым и грубым, словно пинок:
— А вы что скажете, дражайший доктор? Когда-то вас не меньше моего умиляли эти места. Вы говорили, что только старинные семьи сохраняют прелесть Англии.
— Из этого не следует,— ответил врач,— что не надо верить в прогресс. То-то и плохо с вами, Гуд: вы в прогресс не верите. Нужно поспевать за временем, а кто-нибудь всегда от этого страдает. И вообще все не так уж страшно. Когда пройдет новый билль, придется пользоваться фильтром Белтона.
— Понимаю...— задумчиво сказал Гуд.— Сперва вы мутите воду ради денег, а потом вынуждаете очищать ее и ставите это себе в заслугу.
— Не пойму, о чем вы говорите,— запальчиво сказал Хантер.
— Сейчас я думал о мистере Белтоне,— ответил Гуд.— Хорошо бы его пригласить. Такая теплая собралась компания.
— Не вижу смысла в этом нелепом разговоре! — сказал сэр Сэмюел.
— Не называйте нелепой теорию бедного профессора! — возмутился Гуд.— Вы ведь не считаете, что эти вещества переморят всю рыбу?
— Конечно нет,— резко ответил Хантер.
— Она приспособится к масляной среде,— мечтательно продолжал Гуд.— Полюбит нефть...
— Ну, знаете, мне некогда слушать глупости! — сказал Хантер и хотел было идти, но Гуд преградил ему путь, прямо глядя на него.
— Не называйте глупостью естественный отбор,— сказал он.— О нем я знаю все. Я не берусь судить, попадут ли масла в воду,— я не разбираюсь в технике. Я не разберу, гремят ли ваши чертовы машины,— я не изучал акустики. Я не пойму, сильно воняет или нет,— я не читал вашей книги «Обоняние». Но о приспособлении к среде я знаю все. Я знаю, что некоторые низшие организмы изменяются вместе с условиями. Я знаю, что есть существа, которые приспособляются к любой грязи и пакости. Когда кругом затишье, они притихают; когда кругом кипит, они кипят; когда кругом гнусно, они гнусны. Спасибо, что вы меня в этом убедили.
Не ожидая ответа, он поклонился и поспешно вышел. Так пришел конец знаменитой дискуссии о правах жителей прибрежной полосы, а может — и чистоте Темзы, и всей старой Англии со всем хорошим и плохим, что в ней было.
Широкая публика так и не узнала подробностей — по крайней мере, до тех пор, пока не разыгралась катастрофа. Правда, об этом немного поговорили через месяц-другой, когда доктор Хорес Хантер выставил свою кандидатуру в парламент. Человека два поинтересовались, как он предотвращает загрязнение воды. Величайший из современных гигиенистов, профессор Хейк, написал в интересах науки, что врач может поступить только так, как поступил Хантер. По счастливой случайности промышленный заправила этих мест, сэр Сэмюел Блисс, серьезно взвесив все за и против, решил голосовать за Хантера. Знаменитый организатор вел себя как истый философ, но мистер Лoy, его управляющий, оказался практичней и настойчивей. И вот голубые ленты — знак хантерианцев — украсили железные балки, деревянные столбы фабрики и тех, кто сновал между ними и звался «рабочими руками».
Гуд выборами не интересовался, но участие в них принял. Все же он был юристом — ленивым, но знающим. Без всякой надежды, из чистого духа противоречия, он подал иск и защиту своих интересов взял на себя. Ссылаясь на закон Генриха III[12], он требовал привлечь к ответственности тех, кто распугивает рыбу, принадлежащую подданным короля, живущим в долине Темзы. Судья похвалил его умелость и знания, но ходатайство отклонил, ссылаясь на прецеденты. Он указал, что еще нет способа определить, налицо ли тот «плотский страх», о котором идет речь в законе. Толкуя закон Ричарда II против ведьм, пугавших детей, крупные авторитеты считали, что ребенок «должен явиться в суд и лично поведать о своем страхе». Поскольку ни одна рыба не явилась, судья склонился на сторону ответчика. В сущности, судья умел оценить и свою, и чужую логику, но предпочел свою. Ведь наши судьи не связаны сводом законов — они прогрессивны, как Хантер, и, по велению принципа, не отстают от новых сил века, особенно от тех, которые можно встретить на званом обеде.