Я тихонько, очень медленно поднимался на тот взлобок к сосне, что стояла на поднятии. Ружьё в правой руке. А главное, глаза не отрываю от вершины той сосны (семенника). Напряжение – дух захватывает. И вот я делаю шаг уже за эту сосну, к которой поднялся. Горлица затихла, я медленно подставил правую ногу к левой и тоже замер. Глаза в небе осматривают вершину семенника. Но тут меня охватывает какое-то беспокойство, чувство непонятное, но страшное, тревожное. Я опускаю глаза и сразу столбенею. Страшная картина. Прямо передо мной стоит секач, большой секач. Клыки торчат с лыча большие, сантиметров по 10—12, глаза красные смотрят не мигая. Лыч на уровне моих ступней. Он стоит в старом оплывшем продолговатом окопе. Под ним вся хвоя и листва изрыта. Он стоит и смотрит между моих ног куда-то вдаль, дыхание затаил и не дышит. Не дышу и я, окаменел от страха. И только сознание не отключилось, лихорадочно искало выход из создавшегося положения. Да и то, мне вспоминается, включилось не сразу.
«Не двигайся, медленно, очень медленно, но наводи ствол на лоб. – Я понемногу начал дышать. Но руки не слушаются, благо, и левая рука была на цевье ружья. – Наводи, наводи, медленно, наводи…» И я понемногу всё-таки вышел из оцепенения. Медленно начал двигать ствол ко лбу секача. Сколько длилось это омертвение – мне казалось, вечность, а может, всего минута. Но вот ствол понемножку сдвинулся с мёртвой точки. Курок и был взведён, на случай взлёта горлицы. Глаза смотрели на конец ствола и лоб секача. А он смотрел между моих ног куда-то вдаль. Наконец-то лоб и ствол ружья оказались на одной линии. Жми курок, Петька, жми, другого выхода нет. И я всё-таки нажал на спуск. Выстрел грянул и окончательно вывел меня из оцепенения. Секач рухнул как глыба земли, на дно этой ложбины. Из дыры в его голове поднимался дым пороха. Ну вот, теперь бежим, бежим к отцу, быстрее к отцу. И я побежал к дороге, к колодцу. И от него уже по дороге что было сил побежал к домику. А бежать пришлось метров 400. Так что, стресс прошёл, только запыхался я, когда ворвался в домик. Отец ещё лежал в постели…
– Батьку, вставай, я убил большого секача! Страшно было, совсем рядом был, возле ног!
– Ну, и чем же ты его убил? Палкой, что ли?
– Да вот патрон, – и я достал из ружья стреляную гильзу.
– Ну, ну. А кто тебе разрешал брать пулевые патроны?
– Я не брал их, я дробью.
– Что, пятым номером дроби секача? И где он так тебя напугал, что горлицу промазал и теперь несёшь какую-то чепуху?
– Да убил я точно, никуда он не побежал, там и лежит. Возле нашей старой землянки.
– Да кончай брехать как бобик. Он и то так не врёт. Надо же, такое выдумать, и когда я тебя отучу врать, ну, стрельнул, промазал, патрон не жалко, а вот врать нельзя никогда, запомни на всю жизнь.
Я ещё пытался как-то рассказать, как оно было. Но он уже меня не слушал. А я не мог внятно рассказать.
– Ну пойдём, на месте разберёмся, покажешь, где и как он лежит.
А сам для моего воспитания взял в руку старый солдатский ремень. Ремня я не испугался и продолжал настаивать на своём.
– Да лежит он там, идём, посмотришь. Давай хоть ножи возьмём.
Там на месте разберёмся, до землянки недалеко… Он оделся, и мы вышли из избушки. Я быстро взбежал на тот подъёмчик и глянул в тот окоп, самому не верилось, вдруг убежал.
– Вот он, батьку, на месте лежит, не сбежал.
– Ну, твоё счастье.
Он бросил на него хорошую палку. Где и когда он успел её выломать, я так и не заметил в пути.
– Ты смотри, а я и не верил. Как же так получилось?