Последний день осени ознаменовал перелом в охоте. После сильных снегопадов Пудзя, наконец, сжалился над нами - дал долгожданную "команду", и соболя начали тропить. Как говорит Лукса - Пудзя все видит, Пудзя не обидит терпеливого охотника.
Утром старый промысловик повел к Разбитой, где появилось много тропок. Он хотел на месте показать, как ставить капканы на подрезку. Шли долго. Я все время отставал.
- Хорошо иди. Такой большой, а ходить не умеешь, - недовольно ворчал Лукса. Он был не в духе. В такие моменты старик становился насмешливым и начинал ехидничать, а если попадал в точку, то распалялся еще пуще.
- Ну-ка, что это? - не замедлил он с вопросом, указав посохом на наклонный снежный тоннель.
- А то не знаешь?!
- Не крути хвостом, как росомаха. Отвечай, если чему научился.
- Осмелюсь сообщить, учитель, это белка откапывала кедровую шишку.
- А, по-моему, это работа кедровки, - пытаясь сбить меня, возразил Лукса.
- Никак нет, дорогой учитель. Кедровка разбрасывает снег на обе стороны, мотая головой, а белка снег отбрасывает лапками назад. Так что это раскопка белки. Она чует запах кедрового ореха даже сквозь метровый слой снега.
- Молодец, елка-моталка. Тебя не купишь,--развеселился старик, одобрительно похлопывая меня по рукаву, так как до плеча дотянуться ему было непросто. Лукса, как и всякий настоящий учитель, всегда радовался и гордился моими успехами.
Под Разбитой появились сначала одиночные следы соболя, а потом и тропки. Бывалый следопыт, только глянув, сразу отмечал: "Это двойка, это тройка". А я никак в толк не возьму, по каким приметам он определил, сколько раз тут пробежал соболь. Вроде ничем тропки и не отличаются друг от друга. Да и тропки ли это? Заметив мой непонимающий взгляд, Лукса пояснил:
- Смотри сюда. Одиночный след - широкий, глубокий, нечеткий, а на тропке мелкий, ясный.
И сразу стал показывать, как устанавливать капкан на подрезку.
Понаблюдав с полчаса, как Лукса маскирует ловушки, я полез на сопку закреплять урок на практике. Продираясь сквозь белоразукрашенные пойменные крепи, перевитые тонкими, но прочными лианами коломикты и аргутты, вконец умаялся. Взгляд, жадно шаривший в поисках собольих следов, сначала натыкался только на многочисленные наброды изюбрей да кабанов. Зато на скосе длинного отрога меня ожидали прекрасные тропки.
Солнце в своем вечном движении неумолимо клонилось к гребню темно-синих гор. В низине уже стоял густой сумрак, и я успел поставить всего два капкана. Первый - на горбатом увале, в том месте, где соболь поймал и съел сразу двух мышей, а второй - в начале крутой ложбины. Выезжая из ее устья, врезался в самую гущу аралий и при падении сильно оцарапал лицо об их острые шипы.
Я всегда старался держаться подальше от этих безжалостных, густорастущих деревьев. Высотой они обычно метра три-четыре. Ствол голый, без ветвей и сплошь утыкан длинными и прочными, как сталь шипами, напоминающими собольи клыки. Если пройти сквозь заросли аралии сотню шагов, то от одежды останутся одни лохмотья.
Завтра выйду на охоту пораньше. Тропки, тропки искать надо. Охота! Настоящая охота начинается!
Ловля на приманку - скучное занятие. Изо дня в день ходишь по проторенным, надоевшим до оскомины путикам. Все привычно. Ничто не задерживает взгляд. То ли дело подрезка! Чтобы найти хорошую тропку, нужно ходить по новым местам, а это всегда новые впечатления и неожиданные встречи.
Вчера было ясно и морозно. Углы палатки впервые обметало инеем. Сегодня же потеплело. Но радио обещают снег, а это совсем некстати: капканы на подрезку засыпет, а их у меня девять штук уже стоит. Вся работа пойдет насмарку. Правда, хорские "синоптики" - вороны - каркают из мороз. Надеюсь, что чуткие птицы не обманут.
Первое время я относился к вороньим прогнозам без особого доверия. Но точность предсказаний этих смышленых птиц быстро развеяла мой скептицизм. Например, если вороны каркают дружно - быть холоду, устроили в небе хоровод - скоро поднимется ветер.
Весь день расставлял новые ловушки и сильно устал, но несмотря на это, все же полез еще дальше в сопки. Ничего с собой не могу поделать. Постоянно тянет заглянуть за горизонт. Вскоре стали попадаться уже не тропки, а настоящие торные тропы, и принадлежали они не соболю, а владыке лесных дебрей - тигру. Его огромные следы перемежались с кабаньими. На вершине сопки все тигровые тропы сходились и тянулись вдоль гребня. Судя по округлой форме отпечатка - это след самца. (У самок след более продолговатый.)
Я из любопытства пошел вдоль главной тропы. На выступе утеса под многовершинным кедром обнаружил лежку. Похоже, что правитель таежного царства часто бывает здесь, отдыхая и оглядывая горную страну, изрезанную сетью глубоких распадков. Обзор отсюда, в самом деле, великолепный. И словно в награду за смелость (признаюсь, было страшновато), я впервые имел возможность рассмотреть мощный горный узел на юго-востоке, откуда берет начало самая труднодоступная в этих краях река Чукен.
Белоснежные скалистые вершины, испещренные глубокими шрамами осыпей, возвышались плотной выразительной группой. От них веером расходились более низкие отроги. Если в наше время еще остались места, про которые можно сказать "тут не ступала нога человека", то оно в здешних краях более всего применимо к Чукену. Его покой охраняет частокол крутых гор, размыкающих свою цепь только в устье реки. Течение в нем такое сильное, что даже удэгейцы, привыкшие ходить на шестах, и те не могут подняться вверх более чем на десять километров. Для моторок Чукен и вовсе непроходим из-за многометровых заломов, порогов и затяжных перекатов. Берегом идти тоже невозможно: отлогие участки чередуются с отвесными неприступными прижимами. Даже мороз не может усмирить Чукен - зимой он весь покрыт частыми и обширными промоинами.
Удэгейцы объясняют это тем, что река берет начало от крупного теплого источника, бьющего из-под горы с кратким названием Ко. И тот лед, что местами все же покрывает реку, очень коварен. Сегодня он прочен, как гранит, а назавтра расползается, как гнилое сукно.
Эх, на вертолете бы туда! Построить на горном ключе, кишащем рыбой и зверьем, зимовье и наслаждаться красотой нетронутого уголка. Так я стоял, любовался и мечтал минут десять. Было хорошо видно, как из-за островерхих гор крадучись выползали молочные клубы туч и обволакивали одну вершину за другой. Вдруг на противоположной стороне распадка отрывисто, хрипло пролаял изюбр. Струхнув от мысли, что где-то неподалеку бродит тигр, съехал вниз на широкую террасу.
Там перед моим взором предстала иная живописная картина: сплошь утрамбованный снежный круг, раскиданные тайна кабанов к деревца, будто срезанные на высоте колена чем-то острым.
Тут же под кедрами лежали остатки чушки: челюсти и копыта. Все остальное было перемолото крепкими, как жернова, зубами и нашло приют в желудке тигра. После обильной трапезы царственный хищник нежился, барахтаясь в снегу, чистил когти -- кора деревьев в свежих царапинах.
Очевидно, тигр напал на спящий табун ночью. Позже Лукса подтвердил, что по ночам, когда усиливающийся мороз не располагает ко сну, тигры охотятся, а днем, выбрав удобное место, чутко дремлют на солнцепеке.
Тигр, или как его здесь называют - куты-мафа, по традиционным представлениям удэгейцев - их великий сородич, священный дух уда. Относятся они к нему почтительно и убеждены, что человека, убившего тигра, обязательно постигнет несчастье, а того, кто хоть чем-то помог ему, - ждет удача.
День пролетел так незаметно, что когда между туч показался оранжевый шар солнца, зацепившийся нижним краем за сопку, я глазам не поверил и, поспешно спустившись к ключу, быстрым шагом заскользил по накатанной лыжне.