— Почему на жировку? Может, наоборот? — предположил я.
Охотник глянул удивленно.
— Ты своей башкой совсем не думаешь. Не видишь — прыжки большие, лапки прямо ставит-легкая пока. Поест — потяжелеет, прыжок короче будет, лапки елочкой начнет ставить.
Сколько же нужно наблюдательности и зоркости, чтобы подмечать все это… Я смущенно молчал. Да и что я, городской житель, мог поведать об этом следе? Только то, что он принадлежит белке.
Под елями кое-где виднелись смолистые чешуйки шишек, выдавая места ее кормежки. Лукса, улыбаясь, спросил:
— Видишь, белка кормилась?
Я кивнул. — А где она шишку взяла? Как думаешь? — Как где? На ели. Лукса покачал головой: — Из-под снега. Чешуйки плотвой кучкой лежат. Белка внизу сидела. Когда на дереве сидит, чешуйки широко разбросаны. Чем выше, тем шире разбросаны.
В этот момент раздался быстро удаляющийся треск сучьев. Мы побежали посмотреть, кто так проворно ретировался, и увидели следы громадных прыжков. Тут же лежка в виде овальной ямки, промятой до земли.
— Чьи следы? — еще раз решил проэкзаменовать меня наставник.
— Оленя, — уклончиво ответил я и стал лихорадочно искать глазами помет, чтобы по форме шариков определить, кто здесь отдыхал — лось или изюбр.
— Ты мне голову не морочь. Какой олень, говори, — напирал Лукса.
— Лось.
— Сам ты лось… горбатый! Говорил тебе: сохатый рысью уходит. Этот прыжками ушел. Изюбр был. Еще вот, запоминай, — успокаиваясь, добавил Лукса, — видишь, снег копытами исчиркан. Изюбр так чиркает, лось высоко ноги поднимает — снег не чертит.
Видя, что я совсем скис, ободряюще добавил:
— Поживешь в тайге, всему научишься. Даже по-звериному думать.
На отлогой седловине пересекли след бурого медведя, тянувшийся к верховьям ключа, в сторону возвышавшегося среди окрестных гор Лысого деда. Округлая вершина этой горы в белых прожилках снега и серых мазках каменистых осыпей была совершенно безлесой, и эта особенность, видимо, определила ее название.
На склонах Лысого деда много крепких мест, пригодных для долгой зимней спячки. Но этот бродяга что-то припозднился: как правило, медведи лощатся раньше, под первый снег.
На обратном пути вышли на крутобережье обширного, но не глубокого залива — излюбленного места нереста кеты. Этот залив отделен от реки полосой земли метров в сто-сто пятьдесят, заросшей густым пойменным лесом, сплошь перевитым лианами китайского лимонника и актинидий, но самой реки отсюда не видно. Я огляделся. На мгновение взгляд задержался на группе деревьев. Не сообразив сразу, что именно привлекло мое внимание, вновь посмотрел на них. Пять могучих ильмов стояли как бы полукругом, обращенным открытой стороной на залив. Перед ними была чистая плещина, в центре которой торчали три потемневших столбика, заостренных кверху. Подойдя ближе, я увидел, что это деревянные идолы. Грубо вытесанные, длинные потрескавшиеся лица равнодушно взирали на водную гладь. Я вопросительно взглянул на Луксу. — Это наши лесные духи. Большой — хозяин, а эти двое — жена и слуга. Хозяин помогает охоте и рыбалке, — тихо пояснил он.
Достав из кармана сухарь, охотник почтительно положил его у ног «хозяина» и спустился к воде. Я задержался, чтобы сделать снимки. — Ничего не трогал? — подозрительно, не сводя с меня глаз, спросил Лукса, когда я догнал его.
— Нет. Сфотографировал только.
— Ладно тогда. Давай рыбу собирать. Рыбы беда как много надо. Собак кормить и на приманку тоже.
Переступая по валунам, мы вытащили жердью с мелководья десятка четыре кетин и сложили в кучу. В этих рыбинах трудно было узнать океанского лосося. Серебристый наряд сменился на буро-красный. Челюсти хищно изогнулись и устрашающе поблескивали серповидными зубами, выросшими за время хода на нерест. Некоторые самцы еще вяло шевелили плавниками, из последних сил стараясь не завалиться на бок. До последней минуты своей жизни они охраняют нерестилище-терку от прожорливых ленков и хариусов.
Во время нереста сквозь чистую воду хорошо видно, как самка с силой трется о дно, покрытое мелкими камешками. Припав к образовавшемуся углублению, она сжимает и разжимает брюшные мускулы, до тех пор пока лавина лучистых, янтарных икринок не вырвется наружу и не осядет в лунке. Плавающий рядом возбужденный самец выпускает молоки и присыпает оплодотворенную икру галькой. Весной из нее вылупятся крохотные мальки. Окрепнув в горной речке, с холодной, богатой кислородом водой, они скатываются в море. А через несколько лет уже взрослыми вернутся на родное нерестилище. Ничто не сможет остановить их на пути к нему. Настойчивость и сила рыб, поднимающихся даже по двухметровому сливу, просто восхищает. Отметав икру, лососи погибают, чтобы дать жизнь новому поколению.