По сравнению с ними фейри, которых я убиваю каждую ночь, довольно слабы. Это одиночные феи, не пожелавшие присоединиться к битве, в результате которой были заключены остальные. Поэтому они остались на земле, размножились и продолжают жить, свободно питаясь людьми.
— Я в порядке, — повторяю я. — Просто дай мне свежую связку сейгфлюра и пойдем.
Его плечи напрягаются, когда он открывает маленький комод, и я стараюсь не смотреть на него. В таком маленьком пустом помещении это довольно трудно.
Киаран излучает сияние, которое тяжело описать. Его кожа мягко светится, гладкая и бледная. Черные как смоль волосы падают на лицо, обрамляя высокие скулы. У него глаза цвета весенней лаванды, но совершенно лишены ее мягкости. Они пронзительные, яростные, неземные. Фейри или нет, Киаран чертовски красив. Я ненавижу эту его особенность.
Он бросает мне шерстяной сверток, перевязанный бечевкой.
— Это твоя третья связка за две недели.
Проклятье! Конечно, он заметил.
— Он бесполезен, когда засыхает, — говорю я.
«И ты отказался дать мне растение, чтобы выращивать его, ты, невежа!»
Зимой сейгфлюр остается свежим около тринадцати дней. И дольше, если я храню свои запасы снаружи. Затем он теряет эффективность. Еще один урок, приобретенный на горьком опыте, — именно так я получила свой третий шрам.
Я пыталась выращивать сейгфлюр самостоятельно, но все мои попытки провалились. Я даже пыталась сохранить его, зажав между воздухонепроницаемыми кусочками стекла, но это не сработало. Поэтому теперь я завишу от его поставок и до сих пор не знаю, где Киаран его находит. Он не расскажет об этом.
— Я не дурак, — говорит он. — Не стоит считать меня таковым.
— Я постараюсь.
Его лицо ожесточается.
— Тебе не нужно столько, сколько ты используешь. Ты его кому-то отдаешь?
Я даже не считаю этот вопрос достойным ответа. Возможно, я нарушила его правило насчет запрета охотиться одной, но это я выполняю. Никто не должен видеть фейри или то, что они делают со своими жертвами. Зрение — бремя, и мне жаль каждого, кто обладает этой способностью.
— Кэм… — подчеркнуто терпеливо говорит он.
— Все, что тебе нужно знать, — отвечаю я, — это то, что он для моей защиты.
Я раскрываю шерстяной сверток.
В центре лежат маленькие веточки чертополоха, покрытого яркими синими цветами. Обычный чертополох, растущий в Шотландии, колючий, с остроконечными листьями, с пушистыми соцветиями. Этот другой. Внешне он похож на остальной чертополох, такой же неприятный и агрессивный, но сейгфлюр мягкий. Волоски на стебле мягкие, словно пух.
И если бы он не был таким мягким, крепким и прелестным, возможно, матушка использовала бы что-то другое, чтобы вплести мне в волосы, когда я дебютировала в прошлом году. Я до сих пор не знаю, где она смогла его найти. Я была в белом, и только чертополох отличался по цвету в ту ночь — мое единственное маленькое цветное украшение. Если бы моя матушка выбрала лаванду, розы или вереск, я бы никогда не увидела свою первую фейри.
Первая фейри. Голос baobhan sìth воскресает в моей памяти, поначалу веселый и музыкальный, как песня весенней птицы, затем острый от металлических ноток зла.
Алый идет тебе больше всего…
Я втягиваю воздух и заталкиваю шерстяной сверток в карман. Это воспоминание всегда во мне, всегда маячит на фоне, готовое всплыть при любой возможности. Я не могу от него избавиться, как бы сильно ни старалась.
— Ciod a dh’ fhairich thu? — спрашивает Киаран и придвигает стул, чтобы устроиться напротив меня.
— Ты же знаешь, что я не понимаю.
— Что случилось?
Я слабо улыбаюсь. Иногда у него получается говорить так, словно его действительно беспокоит то, о чем он спрашивает.
— Тебе не все равно?
Киаран пожимает плечами. Сильнее всего он показывает эмоции, когда закалывает кого-нибудь. Он откидывается на спинку стула и скрещивает ноги перед собой. Я стараюсь не любоваться тем, как великолепно он выглядит, — это опасно. Я отвожу взгляд и сосредоточенно смотрю на тени, отбрасываемые мерцающим огоньком свечи на противоположную стену.
«Совершенно нечеловечески», — напоминаю я себе.
— На самом деле не очень, — отвечает он. — Но ты выглядела так, словно собралась плакать.
— Я не плачу, МакКей.