Решив переступить роковую черту и отрезать себе все пути к отступлению, Андрина собрала взятые сестрой у герцога напрокат драгоценности и направилась вниз в кабинет его секретаря мистера Робсона, который, как она успела убедиться за время пребывания в герцогском доме, не смыкает глаз даже по ночам.
Она тихо постучалась и, получив разрешение войти, увидела перед собой маленького человечка, доброжелательно приветствующего ее.
Андрина объяснила ему цель своего визита.
— Вот здесь у меня все драгоценности, взятые Шарон, все — в целости и сохранности.
— Вам незачем было так торопиться. Может быть, они еще понадобятся вам или вашим сестрам.
— Обе они выходят замуж, а при венчании невесте ни к чему излишние украшения…
— Знаю-знаю. Ваши сестры так прекрасны сами по себе. Жемчуга и бриллианты лишь чуть-чуть добавили им очарования. Я рад за них… И за вас, мисс. Вы ведь так волновались за своих сестер.
— Благодарю вас, мистер Робсон.
Он удалился в угол, где принялся раскладывать драгоценности по предназначенным для них футлярам.
Взгляд Андрины случайно упал на письменный стол, где лежала бумага, заполняемая мистером Робсоном до ее прихода.
Там значилось множество пунктов, и Андрина невольно похолодела. Неужели это список ее долгов?
Она вытянула шею и краем глаза заглянула в документ.
«1. Сироты и приюты для сирот.
2. Пенсионеры.
3. Исправившиеся преступники.
4. Слепые.
5. Увечные животные и т. д.».
Против каждого пункта была цифра, явно означающая денежную сумму.
Изучение Андриной бумаги прервал огорченный возглас мистера Робсона.
— Нет-нет, мисс. Это не предназначено для посторонних глаз.
Он поспешно спрятал список под грудой других документов и счетов.
— Но почему? — не удержалась Андрина.
— Потому что герцог рассердится, если вы, именно вы, узнаете, на что он расходует значительные суммы.
— О Боже мой! В чем я провинилась, объясните!
— Объясню… если вы сможете сохранить нашу общую тайну.
— Клянусь…
— Вы застали меня врасплох сегодня вечером… Обычно я по приказу его светлости держу подобные бумаги под замком.
— Но все же скажите, зачем герцог так тщательно скрывает свою благотворительность и щедрость…
— Чтобы разные попрошайки не смогли воспользоваться его великодушием.
Словно отравленная стрела попала в сердце Андрины, но она ценой невероятного усилия сдержалась.
— Мне по-прежнему непонятно. Может быть, вы все-таки объяснитесь конкретнее.
— Только ради вас, мисс, ибо… вы… как вам сказать… другая… иная… — Мистер Робсон никак не мог найти подходящее слово, — чем все, кто посещал этот дом ранее.
Андрина промолчала, потому что не знала, что ответить мистеру Робсону.
А между тем секретарь герцога, словно в порыве вдохновения, разговорился:
— Отец его светлости был жестокий человек… очень жестокий… и суровый, но, однако, все-таки он был подвержен простым человеческим чувствам. Потеряв жену, которую он, видимо, очень любил, его светлость возложил всю вину за эту потерю на шестилетнего мальчугана… А Танкреду было лишь шесть лет, когда я поступил на службу в этот дом.
Мистер Робсон говорил с необычайным волнением.
— Как я уже сказал, старый герцог возненавидел молодого маркиза. Он ни разу не обратился к нему с добрым словом, всегда говорил с ним грубо и сурово, чтобы сын все время чувствовал себя перед ним виноватым. Он забирал у него все игрушки, которыми тот был увлечен, а также увольнял слуг и служанок, к которым мальчик испытывал привязанность.
Такая боль чувствовалась в голосе мистера Робсона, что Андрина поняла — старый клерк до сих пор не может вспоминать о детских годах герцога без страдания.
— Если мистер Танкред к чему-нибудь испытывал глубокое чувство, он тут же этого лишался, — Повторил мистер Робсон с глубоким вздохом. — Как он горько плакал, когда уволили его любимую няню, а два года спустя он вообще был в отчаянии и даже заболел от горя после того, как мисс Анструзер милую, добрую гувернантку — так же неожиданно выслали из дома.
— Но почему, почему старый герцог так жестоко обращался с сыном? — терялась в догадках Андрина.
— Я думаю, что, испытывая страдания сам, он желал, чтобы и сын его страдал тоже, — ответил мистер Робсон. — Во всяком случае, для нас всех было очень тяжело видеть, как с маленьким мальчиком, которого мы очень любили и о котором заботились, обращаются подобным образом.