– Сядь на место.
Марин заставил себя сесть обратно. Позвоночник холодило, словно он был голоден неделю.
– Не так, – Раду вывел когтем круг.
Зелень глаз слабо вспыхивала красными искрами. Маринель непонимающе вздернул брови.
– Отвернись, – уже приказ.
Рыжий извернулся, уткнувшись лбом в высокую спинку кресла. Теперь он не видел Раду, только слышал легкий шорох его одежды.
– Вот так лучше.
– Так я вас не вижу, – Маринель пытался пошутить, но выходило не ахти, он слишком опасался настроения Раду и пытался разгадать, что ему уготовано.
– И хорошо. Одиночество – ты должен был привыкнуть. Ведь так? Когда ставишь на кон жизнь просто со скуки, беспечности ради, значит, тебе некого и нечего терять.
Марин поерзал на коленях, вцепился в обивку. Раду приблизился. Рыжий открытой спиной чувствовал его прохладу. Рука прошлась по позвоночнику, как бусины в четках, перебирая позвонки, и вдруг когти вошли глубоко, потянули вниз глубокие борозды. Рыжий ахнул от неожиданной острой боли, изогнулся. На глаза легла плотная шелковистая ткань. Узел врезался в затылок, а под подбородок скользнула ладонь, удерживая голову запрокинутой. Раду прижался грудью и зашептал, едва слышно.
– Так еще ближе к тому, как ты привык. Не видеть совсем.
– Я вас все равно чувствую, – Марин повел плечом, прижался сам, подавшись назад.
– О да? – вопрос сочился ядовитой издевкой. – Давай проверим, как именно ты чувствуешь.
Шелковые шальвары, пояс, шитые рукава – все полетело прочь. Маринель ощущал, как по обнаженному телу гуляет легкий сквозняк. Раны саднили. Но он знал, что это только начало. Раду обошел его по кругу, касаясь легко и небрежно. На спине, плечах и ягодицах расцветали красные узоры. Сплетались, обрастали, как росой, алыми густыми каплями. Теплые ручейки стекали по рукам и по ложбинке позвоночника. Боль притупилась, стала фоном. Сквозь нее пробивалось волнение.
Громкий треск заставил вздрогнуть. Ножки кресла подломились, оно завалилось вперед на спинку, оставив Марина в совершенно беззащитной позе.
– Не двигайся, – зашипело совсем рядом, и рыжий покорно замер.
Руки Раду гладили его плечи и спину, размазывая кровяные дорожки, легли на ягодицы и сжали. Звонкий шлепок Марин едва не пропустил, так был натянут. Кожа на боку лопнула, выдавив еще несколько капель крови. А потом Раду взялся за хлыст. Марин машинально закрыл усилием раны, когда княжич вытянул его поперек крестца, как норовистую лошадь. Свист хлыста, удар. Кончик гибко лег на ребра, лизнул поджавшийся живот.
– Ноги шире, – приказал Раду, и Марин сжал зубы, расставил колени, прогнувшись в пояснице.
Ожог удара змеей скользнул по ягодицам, задев раздвоенным жалом самое нежное. Марин вскрикнул.
– Так ты меня не видишь, но чувствуешь. Чувствуешь мою боль? – Раду проследил кончиками пальцев оставленный хлыстом след, погладил и сжал в кулаке поджавшуюся мошонку. – Мое волнение?
– Да.
– Думаю, недостаточно, – хлыст снова хищно свистнул.
Удары сыпались на поясницу, ниже. Плеть обвивалась, задевала тонкую кожу крайней плоти. Марин сбил повязку, закусил губу. Порка прекратилась внезапно. На израненную спину легла рука. Кончик языка слизнул кровь. Раду укусил легко, словно примеряясь. Руки зафиксировали бедра Марина. Княжич склонился, ведя языком по внутренней стороне ноги. Дошел до крупного сосуда. Маринель застонал. Клыки Раду глубоко вошли под кожу, вампир присосался, делая крупные глотки. Когти рефлекторно сжались. Силы уходили, просачивались через открытые царапины и рубцы.
Рыжий чувствовал, как холодеют кончики пальцев, как перестает частить сердце, замедляется, останавливается вовсе. Но ногам текло. Княжич пил не все, просто спускал кровь.
– Чувствуешь мою слабость? – прошелестело над ухом. – Мою уходящую силу?
– Да.
– А теперь представь, что я так же беспомощен. Я тебя чувствую, я тебя ощущаю. Я знаю, что ты далеко, что ты ослаб и твоя, моя жизнь в чьих-то руках. А я не могу тебе помочь. Не могу защитить. Только ощущать, как ты слабеешь и умираешь.
Маринель заскулил. Его затрясло осознанием. Он словно перестал быть собой, стал Раду… стал Владом, который чувствовал их как часть себя. Полно, почти на любом расстоянии.
– А потом, – ладонь куда мягче и осторожнее коснулась иссеченной спины, погладила побледневшие покрытые рубцами ягодицы, скользнула меж ними, дразня остротой когтей. – Потом ты просто приходишь. Возвращаешься. И я понимаю, что ты просто играл. Прихоть. Каприз. Банальная глупость.
Зубы коснулись шеи, прокусили. Раду вжался в Марина, распластывая его на полу под собой. Кресло отлетело прочь и ударилось глухо о стену. Рыжий послушно расслабился. Руки княжича больно сдавили ребра.
– И тогда во мне остается злость. На тебя, – кровь размазали меж ягодиц, Марина вздернуло на колени, надавившая ладонь заставила прогнуться и раскрыться. – На себя. Я чувствую, как изнутри меня поглощает гневом и яростью. От беспомощности.
Марин снова застонал. Боль растеклась от поясницы вверх. Он попытался выгнуться сильнее, чувствуя мерное скольжение. Руки уже плохо слушались. Он тонул в прохладе, захлебывался в созданных эмоциях, которых еще ни разу не видел в Раду, княжич всегда держал маску отстраненности. А сейчас рыжего накрыло с головой. Сквозь Раду струились эмоции Влада. Его голос отдавался болью в висках. Его руки терзали, его хватка мешала двигаться. Его тело прижимало к полу и выдавливало последние силы. Слезы вскипели сами по себе. Наполнили глаза, впитывались в окончательно сползшую повязку.
Раду остановился. Марин всхлипнул, вцепился в руку княжича.
– Я понимаю.. простите… простите меня. Я…
Раду поднялся. Его глаза светились, от зелени не осталось следа, все смыло алым. Марин с трудом смог сесть. Он плакал навзрыд, не закрываясь, не сдерживаясь, только тянулся к испачканному подолу Раду, пытался ухватиться.
Раду поднял его на руки, усадил, тронул грудь напротив сердца. То испуганно дернулось.
– Марин, теперь ты свободен от своей вины, потому что понял. А Влад тебя уже простил и без того.
Раду запустил обе руки в рыжие волосы, запрокинул голову и открыл горло. Теперь его язык приносил облегчение.
– Ты часть семьи, часть него, – раны затягивались – Раду лечил их собственной кровью, зализывая, как зверь, помогает своему. – За своеволие ты получил. Постарайся извлечь урок. В противном случае, я больше не остановлю его.
– Господин Раду, – Марин горячо прижался губами к запястью княжича.
Тот скептически изогнул бровь. Алая пелена тускнела, втягивалась внутрь, возвращая изумрудную зелень взгляда.
Вместо эпилога
Солнце встало медленно и неохотно. Расправило лучи, обняло замок, реку и лес. Заиграло на серых камнях, слизывая капельки росы. Заглянуло в стрельчатые окна и отпрянуло, разбившись в темных витражах.
Радэк спал, уткнувшись носом в рыжую растрепанную макушку Маринеля. А тот, еще не отошедший от общения с Раду, едва успевший до возвращения охотника перекусить, сонно ворочался, пытаясь пристроиться ближе.
– Успокоился? – Раду скинул рубашку, вытянулся рядом с Владом, в кольце его рук.
– Да, – Дракула лежал, закрыв глаза.
Медленно разглаживалась складка меж бровей, уходили тени вокруг сжатых губ. Княжич легко обвел выступающую мышцу на шее брата, тронул губами. Влад вздохнул, стиснув руки крепче.
– Считаешь, это хорошее приобретение? – спросил он, когда Раду затих.
– Для меня оно бесполезное, – фыркнул младший. – Для тебя – лишние глаза и руки. Он пригодится. Если понадобится, будет кому рыжего домой за шкирку притащить.
Дракула беззвучно рассмеялся. Он надеялся на то же. Ему самому хватит неуправляемого младшего брата, который всегда найдет выгоду и прогнет под себя любого. Иногда даже старшего.
Когда это полезно им обоим.
И семье.
Утро уступило права дню, яркому, прозрачному с легкой каплей солнечной смолы и толикой осенней прохлады. Замок за непроходимым лесом, не отмеченный ни на одной карте спал.