— Не хочу!
Вот змей сожрал сам целого вола и стал цыгана спрашивать:
— Скажи, брат, за что ты сердишься?
— А за то, — отвечает цыган, — что всё, что я ни сделаю, всё не так, всё не по-твоему.
— Ну, не сердись, помиримся.
— Если хочешь со мной мириться, — говорит цыган, — поедем ко мне в гости.
— Изволь, брат, поедем!
Змей достал повозку, запряг что ни есть лучших коней, и поехали вдвоём в цыганский табор. Стали подъезжать; а цыганята увидали отца, бегут к нему навстречу, голые, чёрные, да во всё горло кричат:
— Батька приехал! Змея привёз!
Змей испугался и спрашивает у цыгана:
— Это кто?
— А это мои дети, — отвечает цыган, — чай, голодны теперь; смотри, как за тебя примутся!
Змей с повозки — да бежать, и оставил цыгану и повозку и лошадей.
НИКИТА КОЖЕМЯКА
Пересказал К. Ушинский
В старые годы появился невдалеке от Киева страшный змей. Много народа потаскал в свою берлогу, потаскал и поел. Утащил змей и царскую дочь, но не съел её, а крепко-накрепко запер в своей берлоге. Увязалась за царевной из дому маленькая собачонка. Как улетит змей на промысел, царевна напишет записочку к отцу, к матери, привяжет записочку собачонке на шею и пошлёт её домой. Собачонка записочку отнесёт и ответ принесёт.
Вот раз царь и царица пишут царевне: «Узнай-де от змея, кто его сильней». Стала царевна от змея допытываться — и допыталась.
— Есть, — говорит змей, — в Киеве Никита Кожемяка — тот меня сильней.
Как ушёл змей на промысел, царевна и написала к отцу, к матери записочку: «Есть-де в Киеве Никита Кожемяка, он один сильнее змея, пошлите Никиту меня из неволи выручить».
Сыскал царь Никиту и сам с царицею пришёл его просить — выручить их дочку из тяжёлой неволи. В ту пору мял Кожемяка разом двенадцать воловьих кож. Как увидал он царя — испугался; руки у Никиты задрожали — и разорвал он разом все двенадцать кож. Рассердился тут Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и сколько ни упрашивали его царь и царица пойти выручить царевну — не пошёл.
Вот и придумал царь с царицей собрать пять тысяч малолетних сирот — осиротил их лютый змей — и послали их просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды. Сжалился Кожемяка на сиротские слёзы, сам прослезился. Взял он триста пуд пеньки, насмолил её смолою, весь пенькою обмотался и пошёл. Подходит Никита к змеиной берлоге; а змей заперся, брёвнами завалился и к нему не выходит.
— Выходи лучше на чистое поле, а не то я всю твою берлогу размечу, — сказал Кожемяка и стал уже брёвна руками разбрасывать.
Видит змей беду неминучую, некуда ему от Никиты спрятаться, вышел в чистое поле. Долго ли, коротко ли они билися, только Никита повалил змея на землю и хотел его душить. Стал тут змей молить Никиту;
— Не бей меня, Никитушка, до смерти! Сильнее нас с тобой никого на свете нет, разделим весь свет поровну: ты будешь владеть в одной половине, а я в другой.
— Хорошо, — сказал Никита, — надо же прежде межу проложить, чтобы потом спору промеж нас не было.
Сделал Никита соху в триста пуд, запряг в неё змея и стал от Киева межу прокладывать, борозду пропахивать; глубиной та борозда в две сажени с четвертью. Провёл Никита борозду от Киева до самого Чёрного моря и говорит змею:
— Землю мы разделили, теперь давай море делить, чтоб о воде промеж нас спору не вышло.
Стали воду делить — вогнал Никита змея в Чёрное море, да там его и утопил.
Сделавши святое дело, воротился Никита в Киев, стал опять кожи мять, не взял за свой труд ничего. Царевна же воротилась к отцу, к матери.
Борозда Никитина, говорят, и теперь кое-где по степи видна; стоит она валом сажени на две высотою. Кругом мужички пашут, а борозды не распахивают: оставляют её на память о Никите Кожемяке.
ОХОТНИК ДО СКАЗОК
Пересказал К. Ушинский
Жил себе старик со старухой, и был старик большой охотник до сказок и всяких россказней. Приходит зимою к старику солдат, просится ночевать.
— Пожалуй, служба, ночуй, — говорит старик, — только с уговором: всю ночь мне рассказывай; ты человек бывалый, много видел, много знаешь.
Солдат согласился.
Поужинали старик с солдатом, и легли они оба на полати рядышком, а старуха села на лавке и стала при лучине прясть.
Долго рассказывал солдат старику про своё житьё-бытьё, где был и что видел. Рассказывал до полуночи, а потом помолчал немного и спрашивает у старика:
— А что, хозяин, знаешь ли, кто. с тобой на полатях лежит?
— Как кто? — спрашивает хозяин. Вестимо, солдат.
— Ан нет, не солдат, а волк.
Поглядел мужик на солдата — и точно, волк. Испугался старик, а волк и говорит:
— Да ты, хозяин, не бойся, погляди на себя: ведь и ты медведь.
Оглянулся на себя мужик — и точно, стал он медведем.
— Слушай, хозяин, — говорит тогда волк, — не приходится нам с тобою на полатях лежать: чего доброго, придут в избу люди, так нам смерти не миновать. Убежим-ка лучше, пока целы.
Вот и побежали волк с медведем в чистое поле. Бегут, а навстречу им хозяинова лошадь. Увидел волк лошадь и говорит:
— Давай съедим!
— Нет, ведь это моя лошадь, — говорит старик.
— Ну так что ж, что твоя! Голод — не тётка.
Съели они лошадь и бегут дальше, а навстречу им старуха, старикова жена. Волк опять и говорит:
— Давай старуху съедим.
— Как есть? Да ведь это моя жена, — говорит медведь.
— Какая твоя! — отвечает волк.
Съели и старуху. Так-то пробегали медведь с волком целое лето. Настаёт зима.
— Давай, — говорит волк, — заляжем в берлогу; ты полезай дальше, а я спереди лягу. Когда найдут нас охотники, то меня первого застрелят, а ты смотри: как меня убьют да начнут шкуру сдирать, выскочи из берлоги да через шкуру мою переметнись — и станешь опять человеком.
Вот лежат медведь с волком в берлоге; набрели на них охотники, застрелили волка и стали с него шкуру снимать.
А медведь как выскочит из берлоги да кувырком через волчью шкуру… и полетел старик с полатей вниз головой.
— Ой, ой! — завопил старый. — Всю спинушку отбил!
Старуха перепугалась и вскочила:
— Что ты? Что с тобой, родимый? Отчего упал? Кажись, и пьян не был!
— Как отчего? — говорит старик. — Да ты, видно, ничего не знаешь!
И стал старик рассказывать: мы-де с солдатом зверьём были — он волком, я медведем, лето целое пробегали, лошадушку нашу съели и тебя, старуха, съели.
Взялась тут старуха за бока и ну хохотать.
— Да вы, — говорит, — оба уже с час на полатях во всю мочь храпите, а я сидела да пряла!
Больно расшибся старик. Перестал он с тех пор до полуночи сказки слушать.
