«Но вы и живы тоже,» — сказал бургомистр.
«Отчасти,» — сказал охотник, — «отчасти я жив. Моя лодка смерти сбилась с пути, одно неправильное движение руля, одно мгновение невнимательности лодочника, один отвлечённый взгляд на мою прекрасную родину, — я не знаю, что это было, я знаю только, что остался на земле, и с тех пор моя лодка дрейфует по земным водоёмам. Так я, желавший лишь остаться в родных горах, скитаюсь посмертно по всем странам света.»
«И никакой своей частью вы не находитесь на том свете?» — спросил бургомистр, нахмурив лоб.
«Я,» — ответил охотник, — «всегда на лестнице, которая ведёт туда. На этой бесконечно широкой парадной лестнице я слоняюсь — то вверху, то внизу, то справа, то слева, всё время в движении. Из охотника я превратился в бабочку. Не смейтесь.»
«Я не смеюсь,» — сказал бургомистр.
«Весьма разумно,» — сказал охотник. — «Я всё время в движении. Но стоит мне продвинуться настолько, что передо мною брезжит вход, как я просыпаюсь в своей старой одинокой лодке посреди земных вод. Первородная ошибка моей тогдашней смерти насмехается надо мной в каюте. Юлия, жена лодочника, стучит в дверь и вносит утренний напиток той страны, у берегов которой мы плывём. Я лежу на деревянной койке, на мне — это не очень приятное зрелище — грязный саван, волосы и борода, чёрные с сединой, безнадёжно перепутаны, мои ноги накрыты большим, шёлковым женским платком в цветах и с длинной бахромой. У изголовья стоит церковная свеча и светит мне. На стене напротив висит маленькая картина — очевидно, бушмен, целящий в меня копьём и прикрывающийся замечательно расписанным щитом. На кораблях встречаются глупые изображения, но это одно из самых глупых. В остальном моя деревянная клетка совершенно пуста. Через люк в боковой стене сквозит тёплый воздух южной ночи, и я слышу плеск воды о барку.
Здесь лежу я с тех пор, как я, тогда ещё живой Гракх, преследовал лань дома, в Шварцвальде, и упал со скалы. Всё шло по заведённому порядку. Я охотился, упал, истёк кровью в лощине, умер, и эта барка должна была отвезти меня на тот свет. Я ещё помню, с какой радостью я растянулся в первый раз на этой койке. Никогда не доводилось горам слышать такого моего песнопения, как довелось этим тогда ещё неясным четырём стенам.
Я с удовольствием жил и с удовольствием умер, со счастьем скинул я на пол, едва успев вступить на борт, жалкую поклажу из фляжки, ягдташа, ружья, которую носил всегда с достоинством, а в саван нырнул подобно невесте, ныряющей в свадебное платье. Здесь я лежал и ждал. Потом случилось несчастье.»
«Печальная судьба,» — сказал бургомистр, защищаясь поднятой рукой. — «И вы совершенно в ней не виноваты?»
«Нет,» — ответил охотник, — «я был охотником — может быть, это моя вина? Я был назначен охотником в Шварцвальде, где тогда ещё водились волки. Я ждал в засаде, стрелял, снимал шкуру — это моя вина? Мою работу благославляли. «Великий охотник Шварцвальда,» называли меня. Это вина?»
«Я не вправе судить,» — сказал бургомистр, — «но мне кажется, в этом нет вины. Но кто же тогда виноват?»
«Лодочник,» — сказал охотник. — «Никто не прочтёт того, что я сейчас пишу, никто не придёт мне на помощь; если б вышло постановление мне помочь, все двери всех домов остались бы запертыми, все лежали бы в постелях, с головой накрывшись одеялами, весь свет — как ночные покои. У этого есть и хорошая сторона, потому что никто обо мне не знает, а если бы знал — то не знал бы моего временного пристанища, не мог бы меня там задержать, не мог бы мне помочь. Мысль о том, чтобы мне помочь — болезнь, и больного следует положить в постель и лечить.
Я это знаю, и поэтому не зову на помощь, даже когда я временами — вне себя, как, например, сейчас — очень сильно об этом думаю. Но для того, чтобы прогнать эти мысли, достаточно оглядеться по сторонам и осознать, где я нахожусь, и — я, наверное, могу это утверждать — где я сотни лет живу.»
«Из ряда вон,» — промолвил бургомистр, — «из ряда вон. И теперь вы намереваетесь остаться у нас, в Риве?»
«Не намереваюсь,» — ответил охотник с улыбкой и положил, чтобы смягчить насмешку, руку на колено бургомистра. «Я здесь, больше я ничего не знаю и не могу сделать. Моя лодка неуправляема, она плывет с ветром, дующим в нижних эшелонах смерти.»