Выбрать главу

— Да погоди ты немного! — рявкнул я, причём вслух. — Дай в себя прийти! Будешь ты умопомрачительным мужиком!

«Зачем вслух-то говорить⁈ — возмутился Годфред. — Подстава подстав!».

Афена уставилась на меня, хлопая ресницами.

— Это Годфред, — опять сказал я. — Требует его воплотить.

Девушка тихо рассмеялась в ладонь и кивнула в сторону стены. Там лежала длинная коробка с морфи. Ясное дело, что Афена знала, какой именно морфи там хранится. Сильно далёкий от умопомрачительности.

«Ты уже пришёл в себя? Или ещё нет? — опять возник Годфред. — Ладно, разрешаю сходить отлить по-быстрому, а потом сразу к делу!».

Через пару минут я вышел из башни. И не только за тем, чтобы отлить. Надо было хотя бы беглым взглядом изучить местность для начала, а потом и пройтись по острову.

Быстро обойдя башню по кругу, я не обнаружил никаких следов недавнего пребывания тут людей или грувимов. Это место и сам остров вот уже много лет, а может и десятилетий, никого не интересовали.

Среди деревьев, чуть дальше, я натолкнулся на спящего Зефира. Он свернулся клубком, как кот, и издалека правда напоминал зефир — гигантский, белый и волнистый. Немного грязный. И если бы не этот зверь, то мы бы из города вообще не выбрались.

Я не стал подходить к нему ближе и будить.

Вернулся обратно в башню.

Правда, застал забавную картину. Афена, видимо, решила подготовить гоблина и переодеть, ведь на нём не было ничего, кроме простыни. В тот момент, когда я зашёл, она как раз собралась сдёрнуть с него простыню.

«Оу… детка. Вот так сразу? — Годфред аж взбодрился. — Ты видел? А? Она меня уже раздевает! Да я хорош!».

Пришлось остановить девушку. Гоблин так и остался лежать в коробке, укутанный в простыню.

«Зря остановил, — вздохнул Годфред. — Она бы увидела меня во всей красе».

«Там ничего нет, Годф, — ответил я, на этот раз мысленно. — Между ног морфи я, конечно, не заглядывал, но уверен, что там что-то такое же, как у кукол. Неясное изображение полового органа».

«Сам ты — неясное изображение полового органа! — возмутился Годфред. — А у меня там будет ого-го! Даже если у этого уродца ничего и нет, я сделаю так, что будет! А потом познаю счастье бытия. Думаешь, Мозарт себе ничего не отрастил? Да в жизни не поверю!».

Я усмехнулся, поднял гоблина на ноги и привалил к стене.

— Ну что? Готов быть умопомрачительным мужиком? — спросил я, опять вслух. — Даже не верится, что после этого я перестану слышать твоё нытьё у себя в голове.

«Теперь ты будешь слышать его в реальности! Аха-ха! Дай обниму!».

Я глянул на Мозарта и Афену, которые замерли в предвкушении чего-то невероятного, ну а сам снова повернулся к гоблину, как будто бог был уже там.

— Ладно, Годф. Говори, что надо делать.

* * *

Оказывается, чтобы воплотить бога и вытащить часть его души из своего тела, надо было отдать своей крови.

Немного, но всё же.

Пришлось резануть указательный палец ножом и пометить кровью лоб морфи в трёх точках: над бровями и переносицей. Затем на подбородке и груди.

«Это указанный путь, — уже серьёзно сказал Годфред. — Так я не смогу пройти мимо».

Я перевёл дыхание. Если честно, меня пробрал мороз от осознания того, что сейчас происходит. Ведь, по сути, я был для Годфреда таким же морфи, только живым. И его душа меняла моё тело почти так же, как боги меняют тела обычных слуг.

— Годфред, — сказал я негромко, но отчётливо, — я хочу, чтобы ты больше не существовал. Отдай мне свою жизнь. Твоя душа — моя.

В груди тут же разгорелась жгучая боль, будто всё тепло моего тела начало собираться в одной точке.

Я положил ладонь себе на грудь и, как только ощутил кожей тепло, начал отводить руку назад. Через ткань моего вязаного свитера показался яркий синий сгусток души, искрящийся мелкими молниями. Он вышел из груди и потянулся к моей ладони, беззащитный и хрупкий. Свет внутри него пульсировал, будто сердце, а вокруг этого светового пятна крутился вихрь из чёрноты — такой тёмной, будто космической.

Таких божественных душ видеть мне ещё не приходилось.

Пока я держал её на ладони и подносил к груди гоблина, душа Годфреда постоянно преображалась. Свет и тьма в ней переплетались вместе, а потом разделялись на две равные половины.