– Кай, остановись!
Он не услышал. Рука его опустилась, и мощные языки пламени, повинуясь своему хозяину, вихрем пронеслись по шатким домишкам. Стекла окон лопнули в одно мгновение, огромные осколки разлетелись во все стороны. Внезапно прогремевший взрыв сбил меня с ног, и я повалилась спиной на землю, едва не задохнувшись от неожиданности и яркой огненной вспышки.
Голова гудела, разрывалась от пульсирующей боли, в ушах стоял противный звон. Глаза застелила серая пелена, дыхание перехватило, и казалось, что сердце на миг остановилось. Я приподнялась на локтях, пытаясь сквозь дымку – размытую и неясную, как мутное стекло, – разглядеть фигуру отца.
Но его нигде не было. Пламя легко и быстро съедало одноэтажный дом, над которым вились клубы дыма; древесина трещала и скрипела, щепки падали в снег подобно пеплу. А отец все не появлялся…
Сознание совсем помутилось. Внутри появилось неприятное жжение. Злость – глухая, мерзкая, жгучая – навалилась с такой силой, что плечам стало тяжко. И я ощутила, наконец, как оборвалась до последнего держащаяся нить. Разорвалась под напором боли и несправедливости, оставляя глубокий шрам в сердце и ледяную пустоту в душе. Раз и навсегда.
– Лив!
Громкий голос Далии проник в сознание, и спустя тягостное мгновение чьи-то сильные руки обхватили меня и резко рванули вверх, ставя на ноги. Взор медленно прояснялся, но сердце продолжало испуганно биться в груди, с каждым ударом причиняя острую мучительную боль.
– Отец… – шепнула сипло, борясь с расползающейся по всему телу слабостью.
Ноги дрогнули, но руки Калеба, вовремя схватившие меня за плечи, не дали мне упасть. Пелена спала с глаз, и я увидела перед собой обеспокоенное лицо Далии, поймала ее взгляд – растерянный, просящий защиты. Я помню этот взгляд. Моя маленькая Ли всегда смотрела на меня так в детстве, когда мальчишки называли ее глупышкой, а девочки, проходя мимо, толкали в спину, дразнили и обзывались. Вот какова была причина разбросанных по моему телу синяков, злобы в детских глазах и разбитых кулаков – защита единственной сестры с самого детства стала для меня первостепенной задачей в жизни.
– Там папа… – стараясь забыть о внезапно вспыхнувших в голове детских воспоминаниях, я кивнула на обвитый пламенем барак и уверенно шагнула вперед.
Этот шаг отозвался острой болью в спине, но, превозмогая слабость, я бросилась в дом, заставляя пламя расступиться; большего я сделать не могла – у меня не было сил потушить пылающий внутри здания огонь. Я услышала, что Далия и Калеб кинулись следом за мной, и, не оборачиваясь, завернула из коридора в единственную маленькую комнату.
Огонь беспощадно пожирал деревянные стены, старую, потрепанную мебель. Кожу жгло нестерпимо, языки пламени, извиваясь, тянулись ко мне, но не могли коснуться и ранить. Дым сильно щипал глаза. Из-за выступивших слез было трудно что-то разглядеть, но взгляд судорожно метался по замкнутому пространству в поисках отца.
Пересохшие то ли от жажды, то ли от жара губы вдруг разомкнулись, выпуская горячий воздух из легких, и я, тотчас забыв о физической боли, бросилась к папе, неподвижно лежащему у горящего дивана и крепко сжимающему в руках завернутое в простыню маленькое тельце. Пламя коснулось огромных, укутавших своего хозяина крыльев, медленно превращая длинные перья в пепел. Выверенным движением руки я отогнала огонь от тела отца и, кинув быстрый взгляд на Далию и Калеба, сказала резко:
– Помогайте.
На глаза сестры навернулись слезы, но она быстро пришла в себя и подхватила Арона за ноги, когда Калеб приподнял его с пола. Младенец выскользнул из безвольных рук отца, и я едва успела его поймать. Прижала к себе, пряча от огня и густого дыма, и побежала к выходу.
Осознание, что я не чувствую присущую человеческим детенышам энергию, пришло только тогда, когда я выбежала из дома и холодный ветер, впитавший в себя запах гари и дыма, резко ударил в лицо. В груди засел сгусток боли – я задыхалась, жадно ловила ртом воздух, надеясь, что мне показалось, что младенец, не издающий ни звука, всего лишь спит крепким сном. Мне так хотелось уверовать в собственную ложь, услышать плач человеческого ребенка и избавиться от мучительного чувства, захватившего меня целиком. Но он молчал, а стук маленького сердечка не прорывался сквозь царящий шум – он затих. Затих совсем недавно, оставив сердце ребенка тлеть, как догорающие угли.