— Быстро заслать бойцов в магазин, купить лучшего печения, лучшего чаю и лучшего сахару, — приказал Барашко.
— Сахар весь одинаковый, — ответила секретарша Пупикова, — деньги давайте.
Майор Барашко полез в карман, наскреб там два рубля, повертел их в ладонях и сказал:
— Возьми на свои, я потом верну.
Пупикова тяжело вздохнула, потому что майор обладал свойством не исполнять своих обещаний, но спорить с начальством не имела права и поэтому медленно пошла к бойцам с поручением.
— Быстрее, Пупикова, — закричал начальник милиции, — быстрее, Виктор Исаакович ждет чаю с печением.
Он заглянул в кабинет, в котором были свалены в груду грязные чашки лучшего в их отделении чайного сервиза, и крикнул вдогонку Пупиковой:
— И помой-ка ты вот это, само собой!
Пупикова медленно обернулась, и глаза ее метнули молнии. Еще бы, ведь она услышала эту фразу в следующей интерпретации: «И помойка ты, вот это само собой!». То есть, как бы она, Пупикова — помойка!
— Что ты сказал? — возмущенно пропела Пупикова.
— Я сказал, помой-ка! — разгневался начальник.
— Ах, так, — закричала Пупикова, — как за сиськи меня щипать и по коленкам гладить, так я киска и солнышко! А как теперь, так помойка! Я, значит, помойка, само собой! А ты тогда старый похотливый козел и импотент!
— Что-о? — вскипел майор Барашко. — Ты как разговариваешь с начальством? Да, я тебя…
— Что? Что ты меня? — глумливо насмехаясь, спросила Пупикова. — Что ты мне сделаешь, скотина? Только тронь меня, и я твоей жене расскажу, что ты под своим столом в кабинете ежедневно нализываешь!
И она многозначительно похлопала себя пухленькой ладонью по тому месту, о котором в приличных местах не упоминают. Барашко побагровел и стал шумно пыхтеть, как паровоз на растопке. Показалось даже, что сейчас из его ушей со свистом повалит пар. Пупикова презрительно взглянула на морально раздавленного начальника милиции. Он был похож на блин, который придавила тяжелая сковородка нравственной вины перед обманутой супругой.
Барашко так и не понял, отчего вдруг Пупикова так оскорбилась и ушла. Но ни это его тревожило сейчас. Главное, чтобы Барин не слышал весь этот их спор в коридоре. Хрен с ней с Пупиковой, он и сам сможет посуду помыть и сделать хозяину чаю.
По натуре своей майор Барашко был плебеем с лакейскими прихватами, к тому же дело свое знал хреново, руководил милицией через пень-колоду, оттого и в городе творилось невесть что. Но зато он хорошо целовал начальству попу и поэтому начальство на своем посту устраивал. А что до простых смертных, так какое дело сильным мира сего до простых смертных. Повременив пока с первым поручением, Барашко принялся за второе.
— Петров и Стяжкин, — снова закричал майор, — быстро ко мне бегом!
Незамедлительно появились два милиционера, экипированные по полной программе — с дубинами, газовыми баллончиками и пистолетами. Не хватало только автоматов Калашникова наперевес. Они построились в шеренгу пред начальником и вытянулись по струнке.
— Задача у нас такая, — сказал майор, — шагая взад-вперед перед строем из двух человек. Сводить в туалет задержанного.
Петров и Стяжкин разочарованно вздохнули. Они-то думали, что будут выполнять боевую задачу, а тут такая унизительная работа.
— Но, но, — прикрикнул майор Барашко, — не думайте, что это также легко, как гусей пасти!
Начальник милиции любил образы и сравнения. Он постоянно говорил:
— Не думайте, что это так же легко, как на скрипке играть!
Или по другому:
— Не думайте, что это так же легко, как картины писать!
Но сегодня он остановился на хотя бы гусях, хотя представления не имел о том, как пасти гусей и где, вообще, их пасут.
— Наручники с него не снимайте, а то он буйный, — приказал вдогонку Петрову и Стяжкину начальник, и бросился контролировать исполнение первого поручения Барина, которое посчитал несомненно более достойным внимания, чем второе.
Два навороченных милиционера только ухмыльнулись, слушая указания майора Барашко. Это происходило оттого, что бывалых милиционеров переполняло тяжелое провинциональное самомнение. Петров и Стяжкин считали, что если они без труда справляются с местными алкашами и шантрапой, то нет на свете такого богатыря, который бы мог победить Петрова и Стяжкина. Не родился такой, а если родился, то на бой еще не сгодился.
Поскольку Петров и Стяжкин уже были наслышаны о том, что этот парень, который сидел прикованный к стулу раскидал в кафе «бультерьеров» Глушителя, то это добавляло еще более презрения и высокомерия их по отношению к Шершню. Петров и Стяжкин вошли в комнату, где томился в ожидании туалета Шершень, и нагло уставились на него.
— Этот что ли «доход» в кафе «бультерьерам» рыло начистил? — спросил, как бы не зная вопиющего факта, Петров.
— Этот пидар, — поддержал диалог Стяжкин.
— Че, крутой, мудила? — нараспев произнес Петров, — только у нас не закрутеешь, быстро на звездюли раскрутишься. Мы и не таких ломали…
— Меня ломать не надо, — миролюбиво произнес Шершень, — только бы в туалет отвести…
— Ты, заткнись, козлиная рожа, — прикрикнул Петров, — пойдешь, когда мы тебе разрешим, скотина. Ишь, раскукарекался.
И при этих словах, в которых Петров перечислил половину скотного двора, он с размаху ударил резиновой дубиной Шершня по спине в область шеи. Шершень сморщился от боли, и у Петрова это вызвало смех, похожий на блеяние овцы и хрюканье свиньи одновременно.
— Стяжкин, снимай с этого «зефира» наручники, — отсмеявшись, сурово приказал Петров.
Он был по званию старшина, а Стяжкин только лишь сержант, поэтому Петров и командовал Стяжкиным.
— Майор сказал наручники не снимать, — попытался воспротивиться Стяжкин, — этот «зефир» буйный.
— Мы его быстро усмирим, — усмехнулся Петров и погрозил дубиной мировому пространству.
Петрову очень хотелось, чтобы этот «буйный» кинулся на них в драку, и они вдвоем со Стяжкиным уделали его своими резиновыми дубинами, а потом сказали начальству с гордостью:
— Че там эти ваши «бультерьеры»? Вчетвером не смогли с одним козлом справится! А вот мы вдвоем его отхерачили за милую душу!!!
Естественно, что милиция недолюбливала «бультерьеров», а «бультерьеры» милицию. Но поскольку они все-таки были двумя руками одного организма, то в прямое противоборство не вступали, но все-таки каждая из сторон стремилась подчеркнуть Барину, что именно она сильнее и надежнее хранит его великие интересы.
Вот поэтому, повинуясь старшему по званию, Стяжкин отстегнул наручники, а Петров прокомментировал это так:
— Хорошее дело наручники не снимать! А кто ему писю будет держать, я что ли? Может ему еще и попку подтереть?
Стяжкин, согнувшись пополам захихикал, затем отстегнул от стула задержанному одну руку и принялся снимать наручник со второй. Вдруг Шершень резко вскочил, схватил Стяжкина за шиворот и с силой направил его, как ракету, полусогнутого головой в живот стоящему в позе римского патриция старшине Петрову. Летящий, как истребитель Стяжкин протаранил растерявшегося Петрова, и это на мгновение привело их стройные ряды в замешательство.
Но, не забываем о том, что Петров только что и ждал возможности отличится, прогнуться и заслужить похвалу начальства, поэтому оттолкнув несчастного Стяжкина так, что тот негегло упал, бравый милиционер кинулся в атаку на Шершня с дубиной наголо. Петров был чемпионом города по ударянию дубиной кого попало. Если бы по этому виду спорта проводились мировые чемпионаты, то Петров, возможно, занял бы первое место. Но поскольку не проводились, то Петров держал первенство только в своем маленьком городе.
Но Шершня тоже долго и нудно учили обороняться не только от дубины, но и от сабли, и даже от вил. Поэтому Петров впервые в жизни неожиданно для себя позорно промазал. Кроме того, что он промахнулся, быстрый Шершень его руку с дубиной жестко перехватил.
Обычно Петров при изнурительных ежедневных тренировках на дежурстве, от нечего делать ударял дубиной по воздуху и твердо останавливал свою кисть на высоте собственного пупка. А тут его кулак принудительно заставили двигаться дальше, и вся рука Петрова описала полный круг в сто восемьдесят градусов, а тело, подчиняясь законам физики и кинематики, тоже пришло в движение. Из-за этого Петров мягко оказался на полу, прокрутившись вокруг собственной оси, как юла и позорно сел на попу.