— Ты готов?
Богс скрылся за поворотом. Александр медленно встал, сдерживая рвущиеся наружу эмоции.
— Я только что узнал нечто интересное. — Удивительно, насколько сдержанно прозвучал его голос. — И это может изменить наши планы.
Судья нахмурился.
— Наши планы? Я даже не знаю, в чем они состоят. Я согласился поехать с тобой, но…
Внизу начали собираться постояльцы, заказывая эль и еду.
— Давайте поднимемся наверх. — Вместе с Форбсом он вернулся в опустевшую комнату и плотно притворил дверь. — Скажите, вы когда-нибудь видели испытание шилом?
Судью пробрала дрожь — реакция порядочного человека.
— И не единожды.
— То есть, вы своими глазами видели, как игла входит на два, на три дюйма в плоть, а ведьма не испытывает боли?
— Видел, видел. — Его опять передернуло, точно он сам почувствовал прикосновение шила. — К чему вообще ты клонишь?
— А само шило вы когда-нибудь рассматривали вблизи?
— Естественно. Обычно перед началом его передают нам на проверку.
Александр достал из кармана инструмент Богса и положил его на стол.
— Проверьте вот это.
Форбс взглянул на шило, потом на Александра, но не двинулся с места.
— Оно бывало в употреблении? — Он сглотнул. — Им кололи ведьм?
— Всех ведьм до единой из тех, что недавно были задушены и сожжены на рыночной площади. Ну же, проверьте его. Будьте покойны, его протерли.
Несмотря на это заверение, судья с осторожностью взял шило двумя пальцами и поднес к глазам, а потом с пораженным видом перевел взгляд на Александра.
— Здесь какая-то бороздка. Впервые вижу нечто подобное.
— Нажмите на острие, только аккуратно.
Вытянув указательный палец, Форбс поднес его к шилу и остановился. Перевернул инструмент острием вниз и прижал его к столешнице.
Игла, поддавшись, ушла во внутреннюю полость почти на дюйм, а потом застряла.
— Где ты это взял? — Это был голос судьи. Тот, что доносился со скамьи и задавал вопросы, которые вели к признанию подсудимой виновной.
— У Богса. Он сейчас скачет в Эдинбург, чтобы раздобыть себе новое, поскольку это сломалось. — Он забрал шило и еще раз продемонстрировал, как оно работает. — Вот так и проверяют ведьм. Игла уходит внутрь, а со стороны кажется, будто она пронзает кожу.
— Неудивительно, что они ничего не чувствуют! — Он снова взял инструмент, уже лишенный мистической силы, и сжал обе его части, двигая их взад-вперед. Его лицо налилось гневом, а после раскаянием. — Выходит, сожженные нами женщины…
Яневедьма.
Александр кивнул, глядя, как чувство вины пронизывает судью до костей, где оно останется — как и у него самого — до конца его дней.
— Но зачем ты, один из них, раскрываешь мне ваши секреты?
— Об этом Скоби никогда мне не рассказывал, и не дарил ничего подобного, в отличие от остальных. — Осознание было горьким. Что, если бы он стал задавать вопросы? Смог бы он выяснить правду раньше? Смог бы предотвратить хоть сколько-нибудь смертей? — Он, наверное, понял, кто я. Мне пришлось купить шило самому, и оно точно такое же, как те, что вам показывали. — Он предъявил судье свое медное шило.
Форбс ударил им по столешнице. Игла не шелохнулась.
— Однако с его помощью ты выявил ведьм.
Он отрицательно покачал головой, зная, что шило почти все время пролежало у него в кармане. Понимая, что даже в том случае, если бы он его использовал, то женщина, не спавшая четыре дня, измученная, избитая, исколотая, вряд ли отреагировала бы как нормальный человек.
— Признания в Кирктоне были получены без этого испытания. — К его несказанному облегчению.
— И вы все… то есть, все остальные, они тоже используют эту уловку?
— Все, кто учился у Скоби. Насколько я понял со слов Богса.
— Но это значит… — Он запнулся. — Прошлой весной в одном только Ланарке казнили дюжинами, я был там, я заседал во главе суда и… — Закончить он не смог.
— Вы приговаривали к смерти невиновных.
Судья резко сел и уронил лицо в ладони.
Александр взял сломанное шило, которое Форбс вонзил в стол. Оно почти обжигало пальцы, настолько сильным было чувство вины. Нет, он не пользовался фальшивым инструментом, но одна женщина уже умерла, а над тремя другими нависла смертельная опасность — и все из-за него, из-за того, что совершил он, все это время воображавший себя Божьим воином.
Он перекатывал шило в пальцах, зная, что это меняет все. И ничего.
Судья поднял голову. Раскаяние на его лице сменилось решимостью.