***
Александр увидел в глазах Маргрет отчаяние. И вдруг, несмотря на творящийся вокруг хаос, взглянул на ситуацию под новым углом, и на него снизошло зловещее спокойствие.
Одержимая?
Или хитрая девица, которая не прочь подольше поспать?
Граф уже стоял возле жены, склонившись над дочерью, а та тянула к нему ладони, полные маленьких медных булавок с загибающимися спиралью головками, очень похожих на те, которыми скрепляли воротники и манжеты.
Тяжело, с ненавистью взглянув на него, Оксборо набрал в грудь воздуха, чтобы отдать приказ стражникам увести его. Александр утратил всю свою власть. Терять было нечего.
— Леди Анна, — окликнул он девушку, сам подивившись твердости своего голоса. — Где ваша игольница?
Леди Оксборо, вытиравшая платком дрожащие руки дочери, воззрилась на него исподлобья.
— Перестаньте терзать мою девочку. Прошу вас, отзовите Дьявола.
Но в позе графа что-то неуловимо изменилось. Точно он наконец-то услышал Александра и понял его.
— Анна, где твоя игольница?
Дьявол, которого ни Маргрет, ни Александр не призывали, казалось, ушел сам по себе, а леди Анна, которая только что с воплями металась по комнате, заскулила, что-то невнятно бормоча.
— Отвечай, — настаивал граф.
— Я не знаю.
Леди Оксборо замерла. В ее встревоженном взгляде появилась тень сомнения.
Владевший графом пламенный гнев обратился в стальной холод.
— Дочь, спрашиваю в последний раз. Скажи, где твоя игольница, и дай ее мне.
Пошарив в расшитой сумочке, свисавшей с пояса, девушка достала оттуда небольшой деревянный футляр. Глаза ее округлились, как в моменты, когда она якобы видела Дьявола, только теперь вдобавок ко всему у нее стал подрагивать подбородок.
Отец протянул руку, и она положила футляр на его ладонь. Граф открыл его. Внутри было пусто.
— Это все они. — Она ткнула пальцем в сторону Александра и Маргрет и облизнула губы. Глаза ее нервно забегали. — Всем известно, ведьмы умеют перемещать вещи, даже не притрагиваясь, и убивать людей на расстоянии, — сбивчиво лепетала она. — Они украли мои булавки и засунули мне в живот. Вот как они там оказались…
Жена Оксборо попятилась прочь от дочери, слепо хватаясь за стену.
— Господь милосердный, что ты наделала?
Наступила тишина, такая же оглушительная, как недавние крики.
Александр еле сдерживал торжествующую улыбку, а Маргрет обмякла от облегчения и упала бы на пол, если бы ее не поддерживал стражник.
Леди Оксборо пришла в себя первой. Выпрямила спину и отвесила дочери подзатыльник.
— Почему? Говори, почему ты это сделала?
Та сердито выпятила губу — точно двухлетний ребенок, а не девица на выданье.
— Потому что он старый.
— Кто? — Резкий возглас ее отца.
— Барон. За которого ты хочешь меня выдать.
Граф с женой потрясенно переглянулись. Потом леди Оксборо схватила дочь за руку и поволокла ее к выходу, бросив напоследок на мужа умоляющий взгляд.
— Ее жених…
Граф, которого била дрожь, молча кивнул и заговорил только после того, как женщины вышли.
— Первый человек, — произнес он непререкаемым тоном, — который ляпнет хоть слово за пределами этой комнаты о том, что здесь было, станет последним. — Он мотнул головой на стражников. — Вон.
Отпустив Маргрет и Александра, те поклонились и вышли. Они были его слугами. За молчание им будет заплачено.
Александр шагнул было к Маргрет, но остановил себя. Умирая от желания обнять ее, он остался стоять, где стоял. Его мотивы не должны вызывать подозрений. Только не сейчас, когда свобода так близко.
— Я накажу свою дочь сам, — сказал граф священнику. — Сажать ее на покаянную скамью я не позволю.
— Не позволите? — Спокойствие Александра испарилось. — Погибла женщина, а вас волнует только то, как бы вашей дочери не пришлось каяться перед общиной?
— Каяться публично она не будет.
— А как же извинения?
— Никаких извинений.
— Ваши вопросы довели Джанет Рейд до погибели!
— Я боролся со злом. Это знают все!
— Вы чуть не запытали до смерти Элен Симберд! И вы не раскаиваетесь?
— К моей дочери это не имеет ни малейшего отношения. Ведьма Симберд призналась, причем дважды! — Поза графа выражала упрямство: скрещенные на груди руки, выпяченная нижняя губа, совсем как у его юной дочери.
Волна облегчения, даже радости, нахлынувшая на Александра, откатилась обратно. Оксборо не чувствовал ни угрызений совести, ни ответственности за содеянное.