— Хорошо, — я кивнул, — съезжу.
— Случилось что-нибудь?
— Нет, все нормально, с чего ты взял?
— Да так, — посмотрев на меня, сказал инструктор, — смотри сам.
Еще один, блин, сострадалец нашелся, на мою голову. Плохо, если люди начинают замечать, что я меняюсь. А что предпринять? Принять схиму и уйти в монастырь, чтобы попытаться понять происходящее? Не выход, господа, не выход…
Я вышел из университетского спорткомплекса, где в цокольном этаже был тир, принадлежащий ассоциации охранных агентств. Несмотря на его удобное местоположение, посетителей здесь было немного. Охранники стреляли редко (их начальство экономило патроны и деньги), а простые люди, купив оружие для самозащиты, захаживали нечасто; большинство полагало, что пистолет в кобуре — это вполне убедительный фактор, чтобы считать себя в полной безопасности, и тренировки считали лишней тратой времени и денег. Как правило, такие персонажи несколько раз вытаскивали пистолет из кобуры дома, перед зеркалом и, попозировав в красивых позах, успокаивались. Не дай Бог им подвергнуться нападению — ведь мало того, что по лицу получат, так еще и оружие отберут.
В костел к ксендзу-охотнику я все же сходил, но ехал нехотя, будто чувствовал, что не надо было этого делать. Долго сидел в машине, положив руки на руль и не решаясь сделать первый шаг, смотрел на строгую готическую красоту костела. Острый шпиль, словно указывал путь, вонзившись в серое хмурое небо. Как просто… Наугад включенная музыка еще больше запутывала обрывки мыслей, но вместе с тем и выталкивала навстречу людям и событиям — Адажио Альбинони. Эх, Джадзотто, что же творилось у тебя в душе, когда ты создавал эту музыку? На какие вопросы искал ответы? Вместе с этими перехватывающими горло звуками приходило понимание, что я уже вступил на предназначенную мне дорогу, где каждый неправильный шаг может стать последним. Ну что же, мне тридцать три года, уже не мало, чтобы научиться не плакать по убежавшему молоку. Вместе с последними аккордами потушил сигарету и, на мгновение застыв, вышел из машины. Будто в пропасть шагнул.
Вошел — и чуть было не бросился вон из костела, словно на меня вся нечисть преисподней накинулась! Может, и убежал бы, только вдруг ноги ослабли. Хотел бы вас увидеть на моем месте — как бы отреагировали на представшую передо мной картину! Шла обычная проповедь. Ксендз читал наставление пастве, которая слушала его со всем прилежанием и усердием, которое отличает «ревностных» католиков. Нормально, буднично, с одним исключением — ксендз был Нежитью. Нет, я не сошел с ума, как может показаться — просто остолбенел, внимательно рассматривая эту тварь. Да, все тот же черный провал глазниц; кожа, похожая на полуистлевший пергамент. Нечисть…
А в зале сидели люди. Обычные, нормальные люди. Слушали, внимали его поучениям о справедливости, терпимости к ближним, доброте и милосердии. Что же это творится в этом мире, Господи! Кто теперь заботится о твоей пастве, вознося благословенные молитвы небесам?
— Впечатлились?
Медленно, еще находясь в шоке от увиденного, обернулся и увидел ксендза. Скорее всего, он вышел из крипты, поэтому я не заметил, как он подошел. Худощавый, лет сорока, но уже седой, как лунь, мужчина. Впалые щеки, темные грустные глаза, вокруг которых разбегаются лучики морщин…
— Вы отец Станисловас?
Он кивнул и показал мне на дверь.
— Пойдемте, молодой человек, не будем мешать людям…
Мы вышли на улицу и, не сговариваясь, повернули на дорожку, которая опоясывала костел. Между истертыми за сотни лет каменными плитами пробивалась весенняя трава. В глубине небольшого сада виднелось несколько, потемневших от времени, замшелых скамеек. Даже деревья, которые росли вокруг храма, настраивали человека на мысли о смысле Бытия… Иных и возникнуть не могло — при взгляде на эти искривленные обрубки ветвей. Словно застывшие в немой мольбе морщинистые руки, тянущиеся к небесам.
— Вы, полагаю, удивлены, — ксендз посмотрел на меня. — Извините, я не успел вас предупредить, что сегодняшнюю службу проводит мой коллега.
— Коллега?!
— Да, — грустно кивнул он, — именно коллега.
— Не понимаю, внутри костела я видел Нежить, а вы, как мне сказал Петр, один из нас…
— Дело в том, что это мой родной брат. Старший брат, — он словно жалел о том, что не успел меня перехватить перед дверьми костела. — И вместе с тем он является той самой предназначенной Нежитью, которую я должен уничтожить. Давайте присядем, — он кивнул на скамью.
— Вы знаете, Станисловас, о том, что я Охотник, узнал недавно. Не буду скрывать, в душе творится такое, что словами выразить трудно. Даже вопросов у меня уже нет, одно смятение. Привычный мир превратился в непонятную игру по не известным правилам. Но после того, что я увидел в храме, у меня последние мысли вышибло, не понимаю, что происходит!
— Жизнь, Александр, вокруг обычная жизнь. Пусть это и Чистилище. Я бы мог многое рассказать, но думаю, сейчас нет такой необходимости. Вы в смятении — вполне, надо заметить, понятном. Лучше не пытайтесь сейчас разобраться. Время — лучший учитель.
— После того, что увидел там, — кивнув на костел, сказал я, — мне вообще будет трудно кому-то поверить.
— Не судите, да не судимы будете, — сказал ксендз, — не все в мире так просто, как бы нам этого хотелось.
— И можно вот так жить рядом с жертвой, не пытаясь ее уничтожить?
— Как видите, можно. Если…
— Если что?
— Если договориться, что придет день, и вы убьете ее.
— Вы договорились с Нежитью, с нечистой силой? Вы в своем уме, святой отец?
— Не хамите, молодой человек, — ксендз прищурился. — Со временем вы научитесь и не такому. Если совершать поступки, следуя только канонам нашей профессии, то можно не заметить, как переступите черту, отделяющую нас, Охотников, от Нежити.
— Простите, но я не понял…
— Со временем поймете. Изредка приходится поступаться принципами и откладывать свершение правосудия на позднее время.
— Чтобы Нежить существовала?!
— Чтобы имела шанс повернуться лицом к Богу, — Станисловас поднял на меня глаза. — Всегда должен быть шанс, пусть иллюзорный, но обязан существовать.
— Вы играете в опасные игры, Отче.
— Я в них играю не первую жизнь, Александр, — согласился он, — но эта игра последняя. Убив своего брата, я получу прощение.
— Почему же не сделаете это сейчас?
— Хочу дать возможность упокоиться с миром. Но довольно про меня, ваш Авгур должен был объяснить путь, которым отныне будете следовать?
— В общих чертах — да, но поверьте, яснее мне не стало.
— Вы уже убивали?
— Да, на меня напала, — я запнулся, — Нежить с тьмой вместо глаз.
— Выражение, что глаза — это зеркало души, появилось не просто так, — кивнул он, — но это не единственная примета.
— Что?!
— Неужели вы полагаете, что темный провал — это единственный примета наших, — он немного замялся, — наших подопечных?
— Разве это не так?
— Нет, Александр. Все намного сложнее. У ведьм, например, есть глаза, потому, что есть душа. Черная, проданная Дьяволу, но есть. Поэтому с ними бороться опаснее всего. Со временем вы научитесь распознавать и чувствовать их колдовские козни. В этом вам поможет перстень, правда, я не могу сказать, как — каждый действует по-разному. Например, мой — Станисловас поднял правую руку, показывая черный перстень на руке, — темнеет, когда мой брат неподалеку. Пока не научитесь, будьте осторожны, не рискуйте без необходимости, и, главное, никому в этой жизни не верьте.
— Даже Авгуру?
— Никому, — он немного помолчал. — А знание… Оно придет само, со временем.
— У меня такое ощущение, что вы смирились, — сказал я. — Это так?
— Да! — Станисловас резко ответил мне, словно боясь ответить иначе, и посмотрел мне в глаза с такой злобой, что я чуть не оскалился в ответ, отвечая на его ярость, — Да, смирился. Нашел свою Нежить и убью ее, когда придет время. Получу прощение и упокоюсь навечно, оставив за плечами седьмую жизнь и этот проклятый небесами мир! И не тебе меня судить, Александр!