– А что с ним случилось, с кабелем-то? – спрашиваю я, все еще улыбаясь.
Михаил Олегович, чувствуя, что настроение мое по непонятным причинам улучшилось, улыбается в ответ.
– Ну что с ним могло случиться? Линия связи была проложена с небольшими отклонениями от проекта. Один смотровой колодец перенесли на десяток метров в сторону да и сделали его... тяп-ляп. Поэтому, когда в центральной котельной заснул дежурный и в трубах поднялось давление... В общем, этот колодец залило горячей водой. Стоял-то он не на месте! Его, конечно, быстро осушили, но разъединять оптические соединители не стали – понадеялись на их герметичность. И напрасно. Через месяц из-за коррозии все восемь каналов вышли из строя. Привезли запасной кабель, но сразу проложить не успели, а ночью у него конец отрубили, метров пятьдесят. То ли шланговая оболочка кому-то приглянулась огород поливать, то ли пацанам на дубинки понадобился. Кабель стал короток, а нарастить нечем да и нельзя: муфта в трубу не пролезет. И купить негде. Его, оказывается, два года назад с производства сняли. А к тому, что выпускается взамен, старые оптические соединители не подходят. А чтобы новые использовать, нужно проект откорректировать. А институт, который...
– Достаточно. И тогда вы решили...
– Есть тут у нас один способный системный программист, Петр Васильевич Пеночкин. Вернее, не у нас, а на «Микротехнологии». Большой энтузиаст компьютерных сетей. Он-то и предложил изменить протокол обмена так, чтобы резервный вариант мог стать основным. Ну, то есть постоянно работать с разомкнутым кольцом. Скорость обмена падает на чуть-чуть, а выигрыш времени получается солидный...
Выложив самый сильный аргумент в пользу своей бездеятельности, директор замолкает.
– И как, удалось вам?
– Вполне! – снова оживляется Михаил Олегович. – Все задачи решаем в срок, у заказчиков – никаких претензий.
Ага. Значит, никаких. Интересно. А может, и приступов по ночам никаких нет? И Грише все это приснилось?
– Когда залило кабель?
– Чуть больше полугода тому назад.
– И до сих пор «Эллипс» разомкнут? И даже изменения в документации не все отражены? – укоризненно спрашиваю я.
– Откорректированный проект ждем со дня на день.
– Можете уже не ждать. Поскольку в «Неводе» оборванный кабель не используется, – жестко говорю я. – Но это, насколько я понимаю, не снимает с вас ответственности. Полгода работаете в нештатном режиме и до сих пор не удосужились поставить об этом в известность Управление... Вам придется представить по данному вопросу объяснительную записку.
Кончики усов директора перестают радостно вилять и уныло повисают. Спросить у него про «эпилепсию» сейчас или при следующей встрече? Судя по всему, этого не избежать.
– Впрочем, назовем ее пока докладной. Подробно изложите все ваши действия. Куда обращались, что вам отвечали, и так далее. И как, проявив находчивость, временно вышли из положения, – смягчаю я тон. Кончики усов Михаила Олеговича тут же воинственно задираются вверх.
– Да, решение проблемы оказалось весьма нетривиальным, – с гордостью говорит он.
Это для кого как. Для меня, кажется, совсем наоборот. Значит, Петр Васильевич Пеночкин – кстати, уж не наш ли это Петя? – отладил работу сети в нештатном режиме, им перестало припекать, и начался вялый обмен бумагами с поставщиком кабеля и проектной организацией, копия – в Комитет. Клерк в Комитете исправно подшивал письма в соответствующее дело, палец о палец не ударяя, чтобы помочь... «Караул» ведь не кричат – значит, можно спать спокойно. А и кричали бы – что с того? У клерков бессонницы не бывает...
Да, но почему директор молчит о приступах? Что-то тут все-таки нечисто. Хорошо, если он просто пытается скрыть еще один вопиющий пример собственной бездеятельности. Вызванной, очень даже может быть, некомпетентностью. А если дело все-таки не в ошибке? И под носом у директора действительно отрабатывают опаснейшую версию вируса? При его молчаливом попустительстве и, быть может, даже участии? Нет, рано мне успокаиваться. Я должен сам пронаблюдать приступ. А уж потом задать разящий вопрос директору.
– А теперь мне хотелось бы подробнее ознакомиться с документацией. Где тут у вас можно приземлиться?
– В кабинете у зама, не возражаете? Он сейчас в отпуске, и вас никто не потревожит. Можно и у меня, конечно, но здесь вам будут мешать. Посетители, заказчики, звонки... Телефон не умолкает целый день.
– То жираф позвонит, то олень, – говорю я неожиданно для самого себя.
Директор испуганно таращит на меня глаза, не зная, как реагировать на глупую выходку: то ли засмеяться, то ли рассердиться, то ли бригаду из психушки вызвать. Но смеяться над глупостью – глупо, а сердиться – боязно. Ничего, в следующий раз не будет выставляться. На то он и директор, чтобы целый день отвечать на звонки и принимать посетителей.
– Любимое стихотворение моего сына, – поясняю я. – Корнея Чуковского, кажется. Лучше, пожалуй, в кабинете у зама.
Директор облегченно вздыхает. Очень я ему нужен в его собственных апартаментах... Примерно так же, как гремучая змея.
Через два часа я возвращаю директору папки с документацией, оформляю «ночной» пропуск и отправляюсь в гостиницу – спать. Третья смена начинается в двадцать три ноль-ноль. А самовозбуждение сети – ровно в полночь. Как и положено всякой чертовщине. Хочется мне самому посмотреть на ночной шабаш. А вдруг это все-таки вирус? Вирус ведьм...
Оставив Грише записку с просьбой не будить, я разбираю постель. Но прежде, чем лечь, выглядываю в окно и отыскиваю на гостиничной стоянке свою дорогостоящую личную собственность. Стоит моя «вольвочка», стоит. Надо бы на автомойку сгонять, но не сейчас. Вот удостоверюсь, что вирус ведьм – просто ошибка в программе межмашинного обмена – тогда и займусь автомобилем.
Проснулся я в двадцать два ноль-ноль, по первому же «ку-ка-реку» моего «петушка». Проснулся бодрым и заряженным энергией, как если бы за окном был не дождливый осенний вечер, а солнечное летнее утро. Тщательно размял все мышцы, поплясал перед зеркалом, делая молниеносные выпады и стараясь от них же защититься. Сделать это, конечно, невозможно, но ничто так не продвигает вперед по какому бы то ни было пути, как попытки достичь невозможного.
На стук в Гришин «полулюкс» никто не отзывается. Спит уже, наверное. Молодец. Ведет здоровый образ жизни. Да и что ему еще остается при таком телосложении и с такой лысиной? Борода, правда отвлекает от нее внимание, но ненадолго.
На улице дождь – мелкий, холодный и тоскливый. Прежде, чем с парашютным хлопком надо мною раскрывается купол зонтика, несколько капель проскальзывает за воротник финского плаща. Бр-р-р!
Потоптавшись на крыльце, я иду к автостоянке. Хотя ГИВЦ всего в двух кварталах от гостиницы, лучше их преодолеть на машине. Не исключен вариант, что у меня появится одно-двухчасовая пауза, которую лучше всего продремать в удобном кресле «вольвочки». Я это называю «заготовка сна впрок». А место для парковки там хорошее, оно отлично просматривается из окон. Да и японский противоугонный комплекс еще ни разу меня не подводил.
Начальник смены, небольшого роста паренек с русыми усами, распахивает дверь, ведущую в уже знакомый мне машинный зал. Не забыть бы его фамилию: Белобоков.
– Так что вы, собственно говоря, хотите проинспектировать?
– Да я так, в общем, – неопределенно машу я рукой. – Обычная рутинная проверка перед включением ваших машин в гиперсеть.
Мы заходим в крошечный кабинетик, представляющий собой нечто среднее между стеклянной клеткой и каморкой папы Карло. Не хватает только нарисованного очага. Вместо него на маленьком столике в углу – «айбиэм-писи-эйти». Ха! Что-то вроде «Ундервуда» Танечки, нашей секретарши. Неужели он до сих пор работает? Даже буквы на клавишах полустерты...