Эрик снова помолчал, размышляя. Потом повернулся к Вигдис:
— Поспала бы ты. Двое суток без сна.
— Я не хочу домой.
— И незачем. Оставайся, найдем тебе комнату.
Он жил тут же, при лечебнице, в нескольких комнатах на втором этаже.
— Ингрид постелет, поболтаете, выпьете — тебе надо бы выпить, а то и напиться. Да и поздновато уже одной по городу шляться.
— Правда, отоспись, — сказал Гуннар. — В своей постели, наверное, лучше. До дома недалеко.
Выдумает тоже, «одной поздновато». Тому, кто попробует покуситься на честь или кошелек Вигдис, Гуннар не завидовал. И нечего тут…
Эрик ухмыльнулся.
— Я сегодня в любом случае спать не собирался, работы много. А даже если бы и собирался, после… гм, словом, меня и на одну женщину не хватит, не то что на двоих.
Вигдис выругалась.
— Как же вы меня оба утомили. Один — своей глупой ревностью, второй — дурацкими шуточками, мать вашу так и разэтак.
— Матушку мою не трогай, она женщина приличная, — хмыкнул Эрик. — А если хочешь знать, что там с Гуннаром, спросишь у него самого утром.
— Я хочу знать сейчас.
— Гуннар большой мальчик, сам решит, что рассказать, а что не надо. Передать Ингрид, что у нас гости, или домой пойдешь, пока не стемнело и всех хватать не начали?
Как и другие города, Белокамень после наступления темноты пустел, а проходящая стража уводила в тюрьму до утра любого, кого застанет на улицах. Честные люди по ночам дома сидят, только тати бродят, а им в темнице самое место. Поговаривали, что в столице, с ее университетом и толпой одаренных у трона, это правило касалось только простолюдинов, но в Белокамне почтенные купцы о порядке заботились всерьез, и стража не особо разбирала, одаренный, благородный или простолюдин — уводили всех. Начнешь норов казать и буянить — вместо ночи за решеткой просидишь неделю, а то и две, да еще пеню в пользу города заплатишь. Здесь в стражу брали и одаренных: один патруль не скрутит, другие на шум прибегут. Впрочем, те, кто поумнее, не буянили, а договаривались, люди — они и в страже люди.
— В бордель пойду, — фыркнула Вигдис. — Напьюсь, побью посуду, покусаю цепного кобеля и оприходую все, что не успеет убежать.
— Квартал не сожги. Пойдем, провожу, мало ли…
— Обойдусь.
— Нет. Ты не можешь сейчас плести.
Плести одаренный не может, только если истощен до крайности. Твою ж…
— Ты тоже не можешь.
— Вигдис, — окликнул Гуннар, протягивая руку. Да что такое, будто в кандалах.
Она протянула руку навстречу, и Гуннар заметил пятна крови на манжете. На рану не походило, больше смахивало на то, что она стерла несколько капель рукавом. Когда одаренный подходит к краю возможностей, носом идет кровь, давая знать, что пора остановиться. Если продолжает упорствовать — кровь идет горлом. Дальше — потеря сознания и, возможно, смерть.
— Чем бы это ни кончилось, — сказал Гуннар, глядя ей в глаза. — Спасибо. Я знаю, что ты сделала все, что могла.
Она сухо всхлипнула, подаваясь навстречу. Ткнулась лбом в плечо.
— Из-за меня…
Гуннар погладил ее по волосам.
— Нет. Из-за меня. Я сделал то, что считал нужным.
Она выпрямилась, снова провела рукавом по глазам.
— Иди домой, отдохни.
Она растерянно кивнула. Эрик опять обнял ее за плечи, выводя из комнаты.
— Все будет хорошо.
— Врешь.
Гуннару было все прекрасно слышно из-за неплотно прикрытой двери.
— Привираю. Я пошлю за тобой, если станет хуже, но, думаю, не сегодня ночью. Дать тебе с собой маковой настойки?
— Да я и так усну мертвым сном, едва голову до подушки донеся, — невесело усмехнулась она.
— Тогда я пошлю охранника проводить. И не спорь.
— Не буду. Спасибо. И, Эрик, если что-то нужно… Что угодно, хоть слезы единорога, хоть желчь девственницы, хоть мой труп… Что угодно. Я потеряла отца, потеряла брата, потеряла мать. Я не могу потерять и…
— Единороги-то в чем провинились? — буркнул Эрик и тут же сменил тон. — У меня все есть. Не хватает только сил и удачи… но это в руках Творца, а не твоих. Прости. Пойдем, провожу.
Гуннар закрыл глаза, вроде бы ненадолго. Очнулся, когда скрипнула дверь, снова входил Эрик.
Глава 2
— Когда ты перестанешь лапать всех женщин, до которых успеваешь дотянуться? — буркнул Гуннар Эрику.
— Я не лапаю. Я обнимаю друга, которому страшно и больно. Зря домой пошла, будет бродить по пустому особняку, места себе не находя.
Гуннар покачал головой: спорить не было сил. Но в то, что Вигдис будет рыдать в подушку, он не верил. Норов не тот.