— Ты и научи, бабушка, — говорит Релли, глядя ведунье в глаза.
— А и научила бы, хорошая моя, — качает головой старая. — Коли осталась бы ты на пару годков хотя бы. Только вы, молодые, спешите вечно, где ж вам усидчивости взять, науке моей внимать?
Мелкая смущенно замолкает. В самом деле, пара лет — это почти вечность. Тут завтра не знаешь, жив ли останешься, что уж о таком сроке говорить?
— Мне их сберечь надо, баба Керга, — говорю.
— Тогда присматривай за ними крепче, хороший мой. К тебе-то Лес уже притерпелся, привык, а вот насчет них любопытствует. Посмотреть хочет, кто такие, на что способны. А говорить с ним вы не умеете…
Это точно. Даже я, уж на что самый, что ни на есть, местный, говорить с Лесом не умею. Драться — да. Убегать — всегда пожалуйста. Прятаться — запросто, да так, что сам потом себя с трудом нахожу. А вот говорить — нет, не могу. Не знаю того языка, на котором он бы меня понял. А вот старая — знает. Потому-то через ее частокол ни одна тварь не переберется, несмотря на то, что избушка ее посреди Злого Леса стоит.
Ученица и маг принялись расспрашивать старую о разных непонятных мне вещах. Пусть себе, если кто их уму-разуму научит, так это баба Керга. Я, пока у нее отлеживался, немало успел узнать о повадках разных тварей. Без ее науки, уж и не знаю, дошил бы до нынешнего дня или нет.
Потому в разговор не вмешиваюсь, и не слушаю даже, пока до меня не долетает слово «Руина». Тут внимание включается, я весь превращаюсь в котгоблина. У них уши такие, сморкаться можно.
— Руина, — вещает старая. — Место древнее и опасное, полное злобных духов, призраков и прочей нежити. Живому человеку в Руине точно делать нечего, даже звери Леса места этого боятся и близко не приближаются. Большего не скажу, сама я там не была, и вам, мои хорошие, не советую. Худшую смерть, чем в Руине ждет, и представить трудно.
— А вот в нежити, уважаемая, я неплохо разбираюсь, — маг говорит с почтением, но в голосе сквозит уверенность в собственных силах. Ну, дай то Звел, по мне, так Злой Лес стократ Руины милей. Старая права, твари — они из плоти и крови, любую из них убить можно, если с умом да вниманием подойти. А вот то, что в старых развалинах обитает, не знаю, можно ли вообще убить. Оно же, большей частью, и так мертво, а меньшей таково, что и мертвые боятся.
— Вам виднее, — легко соглашается старая. Не любит она своих советов навязывать, если человек уверен, что сам все знает — дело его. Вот если готов знания предложенные впитывать, как губчатый гриб — дождевую воду, тогда будут тебе и советы и разъяснения, запоминай, не зевай. Может статься, что сказанное ей жизнь тебе спасет.
Баба Керга укладывает нас спать. В избе у нее места мало, только ей и хватает. Ну, и коту, понятно, ему много не надо. Поэтому магу с ученицей выпадает спать на сеновале, а вот нам с Медвежонком — в сарае. Ну и не беда, все ж куда удобнее и спокойнее, чем в лесу.
Мне и Медвежонку перепадает по набитому соломой тюфяку. Солома сухая — совсем неплохо, учитывая, с какой легкостью она способна отсыреть. Укладываюсь, ворочаюсь с боку на бок под счастливый храп Медвеженка. Что-то неспокойно мне, совсем не спокойно.
Далекий звук заставил меня сесть. Что за звук? Да сравнить не с чем. Полувсхлип-полурев, полускрежет-полувой. Звук совсем неприятный, аж мороз по коже. А ведь существует еще тот, кто его издает, вот уж с кем не хотелось бы встречаться хоть в Лесу, хоть где. Даже думать об этом не хотелось, ночью от таких мыслей злые сны снятся, страшные. А завтра Духов День, на него сны сбываются непременно. Вот и представь, что будет, если кошмар приснится, а какой еще сон под такое придет?
— Барго, ты спишь? — духи предков, а мелкой здесь что надо?
— Спать иди, — недовольно рычу я. — Вставать рано завтра.
— Я уснуть не могу, — жалуется. — Вой этот все нервы выматывает, сон не идет. Страшно мне, Барго, можно, я с тобой побуду?
Если вы что в этой жизни понимаете, то догадались уже, что вой здесь совсем не причем.
— Иди спать, — говорю для очистки совести.
— Я уже пришла, — говорит она и накрывает мои губы своими. Да уж, мелкой я ее вряд ли теперь назову, даже мысленно. Девушка куда старше, чем мне казалось. Спасибо предкам за нечаянный подарок.
Когда прекратился жуткий звук, я даже не заметил…
VII
Пробуждение было не особо приятным. Старухин кот, вообразив себя отчего-то петухом, принялся орать ни свет, ни заря. Если б можно было стрелять из лука, не открывая глаз, до обеда гад не дожил бы.
Утро оказалось мутным. Тяжелые тучи, мокрый ветер. Ох, вот дождя нам только и не хватало. Конечно, тварям так труднее взять след, но и убежать от них по сырой земле невозможно. Опять же, тетиву подальше спрятать надо, чтобы не отсырела, а случись что, как ее быстро достать? Нет, пусть лучше эта напасть стороной пройдет. Жили мы без дождя уже неделю, и еще проживем, если не сожрет кто.
Релла спит рядом. Так сладко, что жалко будить. То есть, мне жалко. Потому как кот снова открывает пасть и выдает серию отвратительных звуков. Интересно, старая сильно обидится, если я его все-таки пришибу?
Медвежонок всхрапывает, переворачивается на спину, открывает глаза. С недоумением смотрит на меня, потом на Реллу, потом снова на меня. Ухмыляется, подмигивает понимающе.
— Доброе утро. Выспались? — это господин Излон пожаловал. Ясное дело, соловьиные трели кота кого хочешь разбудят. Маг смотрит на меня, на Реллу, улыбается снисходительно. А я краснею, будто кипятком ошпаренный. Ох, неловко как, она ж ему, как-никак, ученица. Почти что дочь, только что не родная. Ну, какой отец, застав свое чадо с посторонним мужиком, улыбаться станет? Морду набить, кнутом отходить, за топор даже схватиться — это я понимаю, а вот чтоб улыбаться снисходительно, да так, что я чувствую себя нашкодившим (в меру, не сильно) мальчишкой? Лучше б рожу набил, честное слово, а то не по-людски как-то выходит.
Релли открывает глаза, потягивается. С удивлением смотрит на глазеющую на нее толпу мужчин в количестве трех штук, быстро оглядывает себя. Одежда чуть растрепалась, не без того, но, в общем и целом, выглядит прилично.
— Ну, и что вы на меня уставились? — возмущенно спрашивает она. — Я, вроде бы, не голая… уже.
Вы видели когда-нибудь смущенного мага? Нет? А вот мне довелось. Господин Излон слегка краснеет и отводит глаза. Медвежонок хмыкает.
— Шустрая, — басит он. — Люблю таких.
Забавно, сам-то он еще подросток, а вот голос у него — взрослому под стать. Как рявкнет порой, душа в пятки уходит. Говорят в деревне, будто бабка его (и старостина, соответственно) с Хозяином согрешила. И, дескать, медведь попался ей не простой, а самый, что ни на есть, оборотень. Вот потомки такие и пошли, здоровые и мохнатые.
В байки я не слишком-то верю, но тут поневоле задумаешься. Может, не все врут, и было что-то такое?
Маг отворачивается, за что я ему благодарен. Встаю, штаны тут же падают, успеваю подхватить. Мелкая… то есть, Релли, хихикает, Медвежонок делает вид, что не заметил, но хихикает тоже, вроде как и не надо мной.
Застегиваюсь, подхватываю куртку. И, не сдержавшись, выдаю с десяток самых грубых ругательств. Где и когда, скажите на милость, я кожееда подцепить умудрился? В рукаве прогрызена впечатляющая дыра, две пластинки из панциря бронетуши бессильно повисли на ниточке. Здоровая зеленая гусеница размером с мелкую змею (вот же, за ночь выросла гадина!) невозмутимо продолжает переваривать кожу.
Стряхиваю наглую тварь на землю, с омерзением давлю каблуком. Повезло еще, что куртку сбросил. Кожеед вполне может и человеческую кожу оприходовать, вместе с мясом и мышцами. Предварительно спрыснув зеленой слизью, чтобы жертва ничего не почувствовала.