Потом они разошлись, уставившись друг на друга, и самка, резко схватив переднюю лапу «петуха», дёрнула его на себя и перебросила через спину. Что хотите, но это было увлекательнейшее зрелище. Настоящий каскад борцовских приёмов, захватов, подножек. Иногда они делали вид, что кусают друг друга, но явно только прихватывали мех зубами. Весёлая потасовка продолжалась минут десять.
Неожиданно под ногами одного из нас хрустнула ветка. Животные на мгновение замерли, поглядев в нашу сторону, У них был такой вид, как будто что-то хотели сказать, о чём-то предупредить. Но, очевидно, мужество оставило их.
Они подобрались и, оттолкнувшись задними лапами от поверхности, резко взмыли в воздух.
В этот момент Барри выстрелил. Никогда себе не прощу, что не успел отвести его руку. Один из зверьков дёрнулся и, медленно кувыркаясь в воздухе, плашмя рухнул вниз.
Мы бросились на поляну.
Зверёк неподвижно лежал на земле, раскинув в стороны лапы. Остекленевшие глаза уставились в потемневшее небо. Искрящийся мех, кажется, померк от холодного дыхания смерти.
— Что ты наделал! Ты понимаешь, что ты наделал,— набросился я на Барри.
— Но ведь мы приехали охотиться, — пытался тот оправдаться.
— Чурбан, безмозглый чурбан, неужели ты до сих пор не понял, что это не простые животные? Санчо, ты-то хоть это понимаешь?
— Да, у меня тоже стали закрадываться сомнения. Только поздно было. Хейворов-то не осталось.
— Что же ты не поделился своими сомнениями с нами? — наступал я.
— Не думал, что удастся встретиться с ними. Те, что мы увидали сейчас, видимо, последние. Совсем последние.
Я бережно приподнял мёртвое тело и осторожно погладил голову зверька. И в этот момент так нестерпимо заныло внутри, что я охнул и схватился за сердце.
Барри хотел подхватить меня под руку, но я сердито оттолкнул его ладонь, прижал безжизненный комок меха к груди, вдохнул, пришёл в себя и медленно, еле передвигая ногами, тронулся в обратный путь.
— Иван, смотри, он не улетает,— Барри показал наверх.
Я остановился и поражённый замер. Над нами почти в трёх-четырёх метрах тяжело кружил другой хейвор и из его глаз потоком, блестящим потоком струились хрустальные дорожки слёз. Хейвор плакал. Он не просто плакал. Он рыдал, рыдал, оплакивая любимую. Теперь он не боялся. Теперь ему было не страшно.
— Если ты, дубина, попробуешь хоть пальцем его тронуть. Даже подумать о его шкуре. Я тебя убью. Убью вопреки всем Законам милосердия. Понял? Ты знаешь, я слов на ветер не бросаю.
— Не надо, Иван. Не надо. Теперь я и сам понимаю, что тут что-то не так, пробормотал Барри.
Когда мы добрались до поселения колонистов, стемнело. Сопровождавший нас хейвор куда-то исчез.
Я обо всём подробно рассказал Джефри. Тот внимательно меня выслушал и поведал несколько таких историй о хейворах, что у меня волосы на голове стали дыбом.
Оказывается, что ещё первые колонисты заметили, что хейворы очень набожны. Ранним утром они забираются на самое высокое дерево и долго сидят там, подняв передние лапы в ожидании появления первых лучей дневного светила. Если кого-то из них ранят, то они на тело, поверх раны, смачивая слюной, прикладывают листики какого-то дерева, способствующего быстрому заживлению. Перед тем как родить, самка у себя из груди и плеч выдёргивает шерсть, которой выстилает подвешенную на дереве люльку, а чтобы её не унёс ветер, вплетает в дно и бока липкие камушки. Их семейная жизнь, в отличие от многих животных, в том числе обезьян, основана на взаимной привязанности и любви. В то время как структура стада человекообразных шимпанзе строится по принципу слепой иерархии, рабского поклонения старшему по рангу.
Многое порассказал нам Джефри, многое.
Мы положили самку хейвора в отдельной комнате.
Я долго ворочался в постели, лишь под утро забылся в тревожной, беспокойной дрёме.
Проснулся от возбуждённых голосов и топота ног. Выглянув в коридор, я увидел Джефри, Барри и нескольких колонистов. Они о чём-то шептались, то и дело заглядывая в комнату, где лежала мёртвая самка хейвора.
Я бросился к этой двери и распахнул её.
Самка лежала на полу. Перед ней, опершись лапой о ножку стула, прислонившись спиной к стене, сидел хейвор. Глядя на погибшую подругу, он сидел неподвижно. В его глазах застыла такая тоска, такое безысходное горе, что мне самому захотелось заплакать.
Мне, Ивану Марсову, прошедшему в космических трассах миллионы парсеков, десятки раз рискующего своей жизнью, испытавшего самые невероятные приключения, трудно было удержаться от слёз, глядя на эту странную пару обыкновенных животных. А может быть, необыкновенных, а может быть?...
В это время Джефри подозвал меня.
- Оставь его, Иван. Пускай побудет с ней один. Ему так надо. Не знаю, как он умудрился проникнуть сюда, но он сделал это, несмотря на запоры. Видимо, ему очень надо было это сделать. Я думаю, он пришёл сюда, чтобы остаться с ней, остаться навсегда. Ведь хейворы в неволе не живут. Мы пробовали их разводить. Ничего не получилось. В неволе они не принимают никакой пищи и умерщвляют себя голодом. Пойдём, Иван, зайдём в лабораторию. Санчо умудрился снять последнюю эфвиораму вашей встречи с хейворами.
Долго, затаив дыхание, мы просматривали запечатлённые Санчо сцены.
И вдруг в последний момент, перед роковым выстрелом Барри, когда хейворы посмотрели в нашу сторону, меня будто осенило.
— Джефри,— заорал я,— у вас здесь есть биокрон?
— Разумеется.
— Какой модели?
— ТЭБ-17-86.
— Включи его и попробуй прокрутить последнюю сцену ещё раз.
Снова мы увидели лица животных, снова увидели их глаза и в это мгновение в мой мозг ворвалась фраза:
«Что вы делаете? Остановитесь! Мы же разумны! Остановитесь!»
Мы со страхом посмотрели друг на друга.
Это же телепатия, обыкновенная телепатия!
Но частота биополя их мозга отличается от нашей. Поэтому, поэтому мы не воспринимали их сигналы.
Я вскочил и бросился к хейворам.
Он лежал рядом с ней, бессильно вытянув лапы. Глаза подёрнулись дымкой смерти. Они были влажны и печальны. Точка зрачка на секунду остановилась на моем лице, и я явственно, совершенно явственно услышал в мозгу короткую фразу:
«Что вы наделали? Убийцы! Ведь мы разумны! Разумны!»
Внезапно его тело дёрнулось и глаза закрылись. Закрылись навсегда.
КРОВОЖАДНЫЕ ЭЛЬФЫ
Вилли Соммерса в юном возрасте покусали пчёлы.
В детстве он был ужасным лакомкой. До Рождества Вилли успевал уничтожить все банки с домашним вареньем, которые мать обычно заготавливала на зиму.
Однажды в поисках сладкого он забрёл на пасеку соседней фермы и умудрился вскрыть улей с пчёлами.
Обозлённые непрошенным вторжением пчёлы так искусали ребёнка, что больше недели он пролежал пластом, опухший от бесчисленных жал, впившихся в него.
С тех пор Вилли как подменили. Он стал вроде как «не в себе». У него появилась навязчивая идея уничтожить всех пчёл на свете.
Отец умер сравнительно молодым от жесточайшей пневмонии, оставив семье небольшую ферму, которая вполне могла прокормить Вилли с братом Линдоном и матерью.
Линдон в отличие от худосочного старшего брата был крепким, рослым парнем, с кудрявыми и рыжими, как у матери, волосами и мечтательными ярко-синими глазами.
По сути дела всю ферму «вытаскивали» Линдон да пара сезонных рабочих-мексиканцев. Их энергичная Молли Соммерс нанимала за гроши, пользуясь тем, что они прибыли в Америку нелегально.
Получив кое-какое образование, Вилли всерьёз занялся энтомологией.
Вначале мать на него ворчала, пытаясь приобщить к делам фермы, но потом махнула рукой. Вилли день и ночь просиживал в сарайчике и возился с различными насекомыми. Он задался целью подобрать и вывести такой род насекомых, которые могли бы не только успешно соперничать с пчёлами и осами, но и уничтожать их.
Задача, прямо скажем, невыполнимая! Однако Вилли был упрям. У него, несмотря на болезненный вид, оказался удивительно крепкий и настойчивый характер. Он перепробовал массу способов и методов, чтобы осуществить свою практически бесполезную затею.