О, она может быть трижды аристократкой, но ты никогда не получишь с ней такого удовольствия, как со мной. Пожалуйста, если надо, женись на ней. Лиши ее невинности, подари ей ребенка, но в конце концов ты все равно вернешься ко мне. Это неизбежно.
— Неизбежна лишь война между Англией и Америкой, — покачал головой Мэт. — Мне надо успеть вернуться домой и снарядить корабли. А сделать это без денег малышки Лили Монтегю просто невозможно. И я предупреждаю тебя — держись от нас подальше. Если я вдруг узнаю, что ты…
— Нет-нет, — протестующе подняла руку Кларисса, — я не собираюсь вмешиваться. Особенно теперь, когда увидела дитя, которое ты выбрал себе в жены. Она мне не соперница. А сейчас — ляг рядом и позволь доказать тебе, как я соскучилась.
Вложив в последние слова как можно больше чувства, Кларисса открыла ему объятия; ее горящие желанием глаза сулили изысканное наслаждение. А дарить его она умела, и он это знал, как никто другой.
При одном взгляде на ее великолепную грудь кровь ударила Мэту в голову, а память услужливо воскресила картины бесчисленных любовных утех, коим они предавались вот уже пять лет. Кларисса была воистину мастером своего дела. Она устраивала его во всех отношениях и ни разу еще не потребовала, чтобы он женился на ней, хотя, разумеется, ни за что не упустила бы шанс стать миссис Хоук, пожелай этого он сам. Ему всегда нравилось спать с ней, ее тело очаровывало, завораживало, дарило наслаждение, которое не только не притуплялось со временем, а всякий раз, подобно Фениксу, возрождавшемуся из пепла, открывалось с новой стороны. У него были и другие женщины, но лишь Кларисса умела разжечь его настолько, что он брал ее по два-три раза за ночь…
Но сегодня он ее не хотел.
По какой-то странной, нелепой, непонятной ему самому причине все его мысли занимала Лили Монтегю. Ее молодость и красота, чистота и невинность будоражили воображение, вызывая непривычные, почти отеческие чувства.
О, он прекрасно понимал, что в искусстве любви неискушенная девушка не сможет дать ему столько, сколько Кларисса, достигшая в этом совершенства. Но ему вдруг захотелось не только брать, но и давать самому. Быть может, поэтому-то сладострастное обаяние Клариссы сегодня не действовало на него так, как прежде.
Внимательно следя за реакцией Мэта из-под длинных густых ресниц, Кларисса внезапно почувствовала, что ее вот-вот могут отвергнуть. В их бурных отношениях случалось всякое, но такого — никогда. До сих пор Мэт был как бы привязан к ней некой невидимой, но тем не менее весьма прочной нитью страсти, дергая за которую она могла управлять им так, как хотела. Существовали, разумеется, и пределы дозволенного, однако в последнее время ей все чаще казалось, что вскоре она преодолеет и их.
И вдруг… Вдруг оказалось, что эта нить не так уж и крепка. В чем дело? У него появился кто-то еще? Видимо, так, но кто? Уж, по крайней мере, не эта зеленая девчонка, что была с ним в ресторане…
Она была бы крайне удивлена, более того, поражена в самое сердце, если бы узнала, что в этот самый момент ее сравнивают именно с той незрелой девчонкой, причем определенно в пользу последней.
— Ну же, Мэт! — томно проворковала она и облизнула соблазнительно приоткрытые губы.
— Прости, Клари, — покачал головой Мэт, смущенный своим внезапным безразличием к ее роскошному телу. — Сегодня я что-то не в настроении. Более того, пока я в Лондоне, нам нельзя больше видеться. Если семейство Монтегю прознает о нашей связи, мне это слишком дорого обойдется. Я окончательно и бесповоротно решил жениться на Лили, так что твое присутствие здесь, мягко говоря, неуместно. Советую не тянуть с возвращением в Америку — военные действия могут начаться со дня на день.
Он повернулся на каблуках и направился к двери.
— Мэтт!! — взвизгнула Кларисса, чувствуя, что теряет его навсегда. — Не уходи, ты нужен мне!
— Если тебе нужен мужчина, то оденься, выйди на улицу и найди кого-нибудь.
— Нет, постой! Хорошо, я уеду, но обещай, что в Бостоне мы увидимся вновь.
Не знаю, Клари. Правда, не знаю.
Мэт ухаживал за Лили с жаром и одержимостью человека, движимого отчаянием. Время шло, скорая война была у всех на устах, и по ночам ему уже мерещился грохот пушечных выстрелов. Единожды поставив перед собой какую-нибудь цель, он привык идти вперед до конца. Так было и на этот раз, однако, несмотря на все его старания, отношения с Лили налаживались убийственно медленно и с большим трудом: это были встречи практически чужих друг другу людей, и оба чувствовали себя довольно скованно.
В течение следующих недель Мэт появлялся в доме Монтегю почти ежедневно. Если позволяла погода, они с Лили отправлялись на прогулку в его экипаже, а когда спина девушки зажила, выезжали верхом.
Лили помнила реакцию отца на свой отказ встречаться с Мэтом и теперь старалась вести себя как послушная дочь, тем более что общество американца со временем перестало быть ей в тягость. Он не переступал больше рамок приличия, она ценила это и по вечерам, перед сном, вспоминала о своем «женихе» с теплотой и симпатией, хотя по-прежнему держалась с ним не более чем любезно, а в светской любезности, как известно, всегда есть некий холодок. Нет, ей и в голову не приходило сознательно мучить его, причина крылась в другом: всякий раз, когда он улыбался, шутил или говорил комплименты, она невольно думала о том, что ему нужны только ее деньги, и.., злилась. Но если дело лишь в богатом приданом, к чему этот горящий, голодный взгляд, которым он буквально раздевает ее, стоит ей сделать вид, что она смотрит в другую сторону?
Одним погожим осенним днем Мэт предложил устроить пикник. Он заранее захватил с собой корзину провизии, и Лили неохотно согласилась. Сердце подсказывало, что благоразумнее всего отказаться, но в ответ на ее слабые возражения лорд Монтегю, лишь снова сдвинув брови, заметил, что в такую чудесную погоду просто глупо сидеть дома.
Они выехали за город и расположились на живописной поляне, рядом с которой весело журчал прозрачный ручей.
Мэт вел себя безукоризненно, еда оказалась на редкость вкусной, и мало-помалу девушка успокоилась. Когда трапеза, сопровождавшаяся легкой, ни к чему не обязывающей беседой, подошла к концу, она прислонилась к стволу огромного дуба и стала лениво наблюдать за игрой солнечного света в хрустальных водах ручья. Тепло и сытость совсем разморили ее, и глаза слипались сами собой.