Затем, не выдержав напряжения, Прунелла сказала уже другим тоном:
— Я понимаю, конечно, что не имею права спрашивать, но думаю, что я все-таки должна знать... Вы продали картины Ван Дейка? А если да, то сколько?
Граф опять повернулся, чтобы посмотреть на нее, но она не посмела встретиться с ним взглядом и родолжала изучать выцветшую подушку переднего сиденья.
— Я не собираюсь отвечать на этот вопрос, — сказал он после паузы. — Гадайте, если хотите, как я поступил. Может быть, мы обсудим это завтра на обеде в Уинслоу-холле.
— Не понимаю, к чему загадки в таком вопросе, — сердито сказала Прунелла.
Девушка чувствовала, что граф поддразнивает ее, и злилась, считая, что продажа картин Ван Дейка не такой предмет, который допускает легкое к нему отношение.
— Есть и другие вещи, о которых я хочу поговорить с вами, — продолжал граф. — Однако самый главный вопрос — это: чем вы планируете заняться теперь, когда вы освободились от ответственности за Уинслоу-холл. А также, что вы собираетесь делать с Нанетт. Она затоскует в Мэноре без светских развлечений, если, конечно, не считать опьяняющего веселья на чаепитиях у священника.
— С кем вы говорили об этом? Кто вам это все рассказал? — посыпались на него вопросы Прунеллы.
Граф небрежно повел рукой.
— Все и каждый, с кем я говорил, с тех пор как приехал.
— Я попросила бы вас ограничиваться собственными делами! — Прунелла вышла из себя. — Что мы с Нанетт будем делать, вас абсолютно не касается, милорд. И мы здесь совершенно счастливы.
— Если это правда, то я готов также поверить в то, что вы жирные коровы, пережевывающие свою жвачку! Не понимаю, зачем вам обманывать меня!
Граф заметил, что Прунелла обиженно поджала губы, улыбнулся и продолжал:
— Я абсолютно убежден, что Нанетт найдет, что Литл-Стодбери очень плохая замена Лондону, и даже если вас устраивает эта жизнь, то наступит такой момент, когда вы должны будете оставить свой иллюзорный мир, который ничего не сможет вам дать, кроме сна наяву!
— Вы осветили тему очень красноречиво, милорд, — ядовито сказала Прунелла.
— И вы не можете утверждать, что меня это не касается, после того как сами попросили меня о помощи, — невозмутимо продолжал граф. — Я совершенно уверен, что мой племянник, что бы он из себя ни представлял, покажется Нанетт прекрасным принцем из волшебной сказки после нескольких одиноких и тоскливых недель в Мэноре.
— Я не позволю вам говорить о моем доме в таком тоне! — возмутилась Прунелла.
— Я просто говорю правду, и вы знаете это! Мы с вами должны решить, Прунелла, как внести веселье и смех в жизнь двух одиноких девушек.
— Я думаю, что у вас, милорд, достаточно дел, чтобы занять себя и не беспокоиться о нас, — отрезала Прунелла. — Когда вы вернетесь в Лондон, то быстро забудете Литл-Стодбери.
— А кто сказал, что я собираюсь в Лондон?
— Я не могу поверить, что, отзываясь таким образом о моем доме, вы найдете жизнь в своем более привлекательной.
— Напротив, я чувствую, как Уинслоу-холл поглощает все мое время, — возразил граф — И, как вы сами знаете, и в доме, и в поместье многое нужно сделать.
К этому времени они уже проезжали через деревню и были недалеко от Мэнора.
— Вы собираетесь помогать мне, как предлагали раньше, — спросил граф, — или предпочитаете воевать со мной?
— Вы хозяин в собственном поместье и делайте там, что вам вздумается.
—Я начинаю уставать от того, что вы меня постоянно втягиваете в военные действия, — вздохнул граф.
Прунелла повернулась и удивленно посмотрела на него.
— Военные действия? — переспросила она.
— Я не настолько туп, чтобы не заметить, что я вам не нравлюсь и вы меня презираете, — продолжал граф. — Вы просто ждете, чтобы я совершил какой-нибудь непростительный грех, чтобы вы могли излить на меня свой праведный гнев.
— Это неправда! — воскликнула Прунелла. — И если вы будете разговаривать в таком тоне, это не улучшит отношения между нами.
— Значит, вы признаете, что между нами все-таки существуют отношения! Это меня удивляет!
Девушка почувствовала себя так, как будто открылась во время дуэли и противник не упустил случая и нанес удар.
— Я считаю, милорд, что вы все преувеличиваете. Я хочу помочь вам выполнить ваш долг по отношению к людям, много лет отдавшим служению вашей семье, и я хочу, чтобы вы, в свою очередь, помогли мне отделаться от вашего племянника Паско. Мы же можем справиться с этими делами без всякой войны?
— Это означает, что мы будем продолжать находиться в состоянии вооруженного перемирия, — сказал граф, — как раз так, как вы, гордая маленькая Прунелла, ведете себя с момента моего возвращения.
Она хотела что-то возразить, но граф жестом остановил ее.
— Может быть, в молодости я совершил какой-то поступок, который вы не можете оценить, потому что были совсем юны, и с тех пор относитесь ко мне недоброжелательно. И если посмотреть на вещи беспристрастно, то вы должны признать, что прибавили к моим грехам грехи своей матери, а я считаю это несправедливым.
Пока он говорил, голова Прунеллы опускалась все ниже, и он продолжал уже спокойнее и более мягким тоном:
— Предположим на минуту, что мы зароем топор войны? Мне нужна ваша помощь, и я постараюсь помочь вам. Это, по меньшей мере, основа для того, чтобы наши отношения не были такими неприязненными, как до этого момента. Вы согласны?
Говоря это, граф протянул руку, и, не найдя ответа, почти против воли, Прунелла подала ему свою. Еще на кухне у няни она сняла перчатки и, будучи слишком взволнована появлением графа, а потом его предложением вместе возвращаться, так их и не надела. И теперь, когда пальцы графа обхватили руку Прунеллы и она почувствовала их силу, у нее возникло очень странное ощущение. Девушка не смогла бы объяснить, что с ней происходит. Никогда в жизни Прунелла не находилась в такой волнующей близости с молодым малознакомым мужчиной, и она никогда не испытывала ничего подобного.
— Мне... очень жаль... если я была... несговорчивой, милорд.
С трудом подбирая слова, она чувствовала, что говорит, как Нанетт, и была уверена, что если посмотрит графу в лицо, то увидит, как он смеется над ней, думая, что одержал очередную победу.
Но он мягко сказал:
— Что ж, мне тоже жаль, что я не такой, каким вы хотели бы меня видеть, Прунелла.
Карета как раз повернула на дорогу к Мэнору. Граф поднес руку Прунеллы к губам и поцеловал.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Сидя рядом с Нанетт в карете, которая везла их в Уинслоу-холл, Прунелла испытывала очень странное чувство. Девушке казалось, что ей будет неловко увидеть графа после вчерашнего разговора, и ее, кроме того, смущал непривычный наряд. Хотя Прунелла протестовала изо всех сил, Нанетт заставила ее перемерить кучу своих платьев, чтобы выбрать самое подходящее.
— Я никуда не пойду одетой в белое, как какая-то дебютантка, — твердо заявила Прунелла. — Мне почти двадцать два, и очень скоро я буду считаться старой девой, как ты мне напоминаешь, когда сердишься.
— Я так сказала один раз и то только потому, что ты меня сильно расстроила, — ответила Нанетт. — Хотя тебе и больше лет, но иногда я чувствую себя старшей из нас. Наверное, потому, что я ездила в школу и провела сезон в Лондоне.
Прунелла подумала, что в словах сестры есть доля истины. Иногда Нанетт рассуждала с таким знанием жизни, что Прунелла просто поражалась, слушая ее. В такие моменты старшая сестра робко вспоминала, как мало она знала о том огромном мире, который лежал за пределами Литл-Стодбери. Новые платья Нанетт были элегантны и очаровательны, но за них были заплачены, как казалось Прунелле, астрономические суммы.
— Я так и думала, что тебя поразит такая расточительность, но крестная упорно твердила, что первое впечатление самое важное, и что она никуда со мной не поедет, пока я не буду одета, как, по ее мнению, подобает богатой наследнице из хорошего рода.
— Мне кажется, что воспитанные дамы не должны говорить подобные вещи, — сказала шокированная Прунелла. — Мама всегда говорила, что леди и джентльмены никогда не говорят о деньгах.