Николай молча поклонился и вышел за дверь.
Пока он обходил придомок, Герберштейн уже успел завести разговор с Нугаролой, и когда Николай осторожно отодвинул дверцу, до него донесся голос барона, продолжавшего начатую фразу:
— …потому не только малый, который рассказывал мне о достоинствах русского вина, но и сам наместник могли быть искренни в отношении князя Глинского. Его положение теперь совсем не такое, как девять лет назад. После женитьбы царя в январе этого года на племяннице Глинского Елене[56] вопрос о полном освобождении князя Михаила — вопрос нескольких месяцев. И русские вельможи, зная это, спешат объявить себя его старыми друзьями.
— Как же могло такое случиться? — услышал Николай голос графа Нугаролы, — Ведь по греческим законам схизматикам нельзя расторгать брак с живою женой?
Николай затаил дыхание: когда в Смоленске узнали о разводе Василия Ивановича с великой княгиней Соломонией Юрьевной, урожденной боярыней Сабуровой, то многие таким бездельным вракам просто-напросто не поверили. Но потом слухи обернулись правдой, только столь нелепую правду никто понять не мог.
Николай затих, боясь пропустить хотя бы слово.
— Подождите, граф, — интригующе проговорил Герберштейн. — Я расскажу вам нечто прелюбопытное, о чем узнал из письма моего агента, вхожего в семью князя Василия и извещенного обо всех его тайнах.
— Уж не записался ли к вам в пособники сам митрополит Даниил? — шутливо воскликнул Нугарола.
— Я даже духовнику на исповеди не называю имена моих агентов. В самом лучшем случае любой из них может из-за моей неумеренной болтливости потерять собственную голову, зато в самом худшем — вместе с ним потеряю голову и я.
Нугарола замолчал. Николай стоял, замерев, но не слышал ничего, кроме стука собственного сердца.
Наконец Герберштейн произнес:
— Он сообщал, что в Москве происходят события, о которых мне надлежит знать все доподлинно, прежде чем я появлюсь при дворе великого князя. Мы ждем, писал он, больших перемен, могущих повлечь за собою серьезные политические изменения. Ему довелось еще осенью прошлого 1525 года услышать от одного попа, приближенного к особе митрополита московского Даниила, к коему государь питает совершеннейшее доверие и расположение, рассказ о том, как великий князь однажды расплакался из-за бездетности жены. Поп рассказывал ему, что как-то раз на псовой охоте Василий увидел на дереве пустое птичье гнездо, и оно навело великого князя на скорбные мысли. Вернувшись в Москву, Василий сразу поехал к митрополиту. Там, поведав священнику об увиденном, стал плакать, приговаривая: «Горе мне, кому же я, Господи, уподобился? Не уподобился ни птицам небесным, ибо и птицы оставляют после себя потомство; ни зверям земным, ибо они тоже плодовиты; ни даже земле, ибо земля приносит плоды в надлежащее тому время». Даниил якобы сказал ему: «Бесплодную смоковницу иссекают, государь». И тем укрепил Василия в его намерении.
Однако мало кто поддержал великого князя. Иерусалимский патриарх Марк, получавший из великокняжеской казны ежегодно изрядную пенсию, неожиданно разгневался и прислал Василию письмо, полное угроз. Тот же поп сообщил, моему агенту, что Марк предупреждал Великого князя: «Если женишься вторично, то будешь иметь злое чадо: царство твое наполнится ужасом и печалью, кровь польется рекой, падут головы многих твоих людей, запылают твои города, и нивы станут пусты». Монахи особо почитаемого Белозерского монастыря с амвона объявили предстоящий брак блудодеянием. И уж совершенно неожиданным для Василия оказалось отношение к этому делу своего, пастыря, старца Симонова монастыря, Вассиана, в коем великий князь не чаял души и называл его не иначе как «подпорою державы, умягчением духа, веселием беседы и наставником любви».
В Москве говорили, что Вассиан не прикасался к безвкусной и грубой монастырской еде — овсяному хлебу из непровеянной муки или же ржаному хлебу, испеченному из толченых колосьев, без соли. Не ел он ни постных щей, ни каш из свеклы и репы, но получал все с царского стола. И даже этот человек не поддержал великого князя, за что был заключен в кремлевский Чудов монастырь.
Тем не менее великий князь решил добиваться исполнения задуманного и, возвратившись из объезда подмосковных монастырей, начал следствие о бесплодии великой княгини.
— Сколько же лет прошло со дня свадьбы? — спросил Нугарола.
— Двадцать, — ответил Герберштейн.
— Поздновато же занялся устройством своих семейных дел князь Василий.
— Не думаю, чтобы это были чисто семейные дела, — отозвался барон. — Здесь всегда надобно иметь в виду и сторону политическую. Кстати, дальше в письме говорится как раз об этой стороне вопроса. — И продолжил прерванный рассказ: — Через три недели, по совету все того же Даниила и еще более вследствие беспрерывных наущений канцлера Ивана Шигоны-Поджогина, великую княгиню силой свели в сани и отвезли в ближайшую от Кремля церковь Рождества Пречистые на рве. Несчастная рвала на себе одежды, рыдала, заламывала руки, отталкивала монашеское облачение и, стянув с головы силою надетый на нее куколь, принялась топтать его ногами. Тогда канцлер Шигона, руководивший всем этим, ударил женщину плетью, бросил на колени и приказал игумену остричь ей волосы и наречь ее Софьей. Страдалица лишилась чувств и до утра оставалась недвижной. Всю ночь подле нее находились четыре старухи монахини, а поутру в закрытом возке бывшую великую княгиню повезли на север. Мой агент писал мне: в Москве говорят, что ныне находится она далеко за Вологдой в маленьком монастыре города Каргополь. Там живет она затворницей и никто из мирян не посещает ее.
56
Глинская Елена Васильевна (?–1538) — вторая жена великого князя Василия III (вышла замуж в 1526 г.), мать Ивана IV Грозного.