— Вам доводилось, барон, видеть княгиню-монахи-ню? — полюбопытствовал Нугарола.
— В первое посольство я видел ее возвращающейся с литургии в окружении своих фрейлин.
— Что, хороша она была? — снова спросил Нугарола, и Николай уловил в голосе немца неподдельный интерес мужчины, не утратившего чувства увлеченности женщинами.
— Посудите сами, граф, их свадьбе предшествовали грандиозные смотрины. Василию свезли полторы тысячи девиц, а он отобрал только одну — Соломонию Юрьевну Сабурову. Причем замечу, что и среди полутора тысяч соперниц сложно было бы сыскать хоть одну, какая не отвечала бы требованиям самого изысканного вкуса.
— Итак, политика? — спросил Нугарола.
— Думаю, что прежде всего политика, но не только она одна. Мне известно, что великий князь сильно и, кажется, искренне очарован новой женой — молодой и красивой женщиной, совершенно непохожей на ее московских сверстниц: она была воспитана не тюремной затворницей, не полудикаркой, но могла бы стать первой и при дворе императора, и при любом ином королевском дворе. Кроме того, мне думается, что, беря в жены племянницу князя Глинского и дочь его родного брата Василия, государь, помимо надежды иметь от нее детей, по-видимому, вынашивал еще два соображения. Во-первых, тесть его вел свой род от семейства Петрович, которое некогда пользовалось громкой славой в Венгрии и исповедовало греческую веру, кроме того, мать Елены — княгиня Анна Стефановна — дочь сербского воеводы Стефана Якшича, и, наконец, другие Глинские по мужской линии починателями рода считают потомков самого Чингисхана. Такая пестрая родословная, согласитесь, позволяет претендовать «на многое. Во-вторых, дети государевы в таком случае имели бы дядей Михаила Глинского, мужа выдающейся опытности и редкой доблести» У государя еще живы два родных брата — Георгий и Андрей, а потому он, по-видимому, полагает, что если у него родятся от какой-либо иной супруги дети, то они при жизни его братьев не будут безопасно править государством. Вместе с тем он не сомневается, что если вернет милость опальному Михаилу и дарует ему свободу, то родившиеся от Елены дети царя, под охраною дяди, будут жить гораздо спокойнее. Да и родство князя Михаила с новой царицей будет весьма ему кстати.
«Сколь много известны немцы о наших делах, — с досадой подумал Николай. — Недаром говорил мне Флегонт Васильевич, что соглядатаев здесь да тайных доводчиков — пруд пруди».
— Выходит, что надобно нам постараться князя Михаила из заточения вызволить и тем молодой великой княгине выразить свое усердие? — спросил Нугарола.
— Выходит, так, — подтвердил Герберштейн. И вдруг проговорил устало: — Пойдемте спать, граф. Утро вечера мудренее.
Николай тихохонько задвинул заслонку, осторожно приоткрыл дверцу и другой стороной, чтобы миновать окна цесарских покоев, быстро зашагал домой.
Наместник, внимательно Николая выслушав, почесал бороду, отвел чуть обочь глаза и сказал, будто вслух подумал:
— Перво-наперво, надобно так сделать, чтобы ты с немцами в Москву поехал. И лучше будет, если поедешь ты не по своей просьбе, а по их собственному ко мне челобитью. Второе: как тому статься? Надобно, чтобы ты стал для послов в их замышлении первый человек, а иные были бы немцам совсем не потребны.
Значит, следует тебе через несколько дней сказаться хворым, а до болезни своей угождать немцам всемерно, тем самым к себе всеконечно расположив. А как скажешься ты недужным, пришлю к ним в услужение тех двух приставов, что ехали с послами из-под Орши до Смоленска. И когда те пристава рвение им свое выкажут, как я велю, то небо немцам покажется с овчинку, а тебя будут они почитать за херувима.