Но напрасно искал Михаил Львович среди ждущих великого князя и свою племянницу — Елену Васильевну. Прочел Николай в глазах узника, не отыскавшего своих господ и повелителей, скорбь и удивление: почему же нет их? И догадался: сейчас вернут Михаила Львовича обратно в стрельню.
Глинский заметил и Николая. Чуть приостановив взор на нем, попытал взглядом: как-де оказался здесь? А увидев, что стоит Николай между Иваном Ивановичем Оболенским-Щетиной и Иваном Федоровичем Оболенским-Овчиной, потеплел взглядом — стоял Николай меж его доброхотами, близкими ему людьми.
Николай первым из всех, чин ему был таков, отбил Михаилу Львовичу низкий поклон. Остальные же, всяк по своему достоинству, поклонились ему кто как: иной поясным поклоном, иной земным, а многие — слегка склонив голову.
И Николай отметил для себя еще одно: Михаил Львович оценил все происходящее во мгновение ока и ответил всем одним поклоном — ни низким, ни небрежным, вроде бы уравнивая всех, как бы говоря людям: не чины ваши дороги мне, а то, что пришли ко мне ныне, и за то всем вам спасибо.
Племянники, Михаил да Иван, подошли первыми. Отбив дяде — второму отцу — поясной поклон, почтительно чмокнули в щеки, заросшие седой православной бородой.
Затем приблизились к нему бояре, после них цесарские послы и одним из самых последних — Николай.
Всяк на свой манер высказывал Глинскому радость, сочувствие или восхищение государевой сердечной добротой. А он глядел каждому в глаза и то теплел взором, то оставался безучастным или же щурился со злым лукавством — ну-ну, говори-де, а я послушаю.
Когда дошла очередь до Николая, цепко сжал руки выше локтей и спросил, видно не признавая в тридцатилетием мужике, подошедшем к нему, восемнадцатилетнего парня, с которым так давно расстался:
— Волчонок?
— Я, Михайла Львович.
— Какими судьбами здесь оказался? — не пряча подозрительности, да и не желая ее скрывать, быстро спросил Глинский.
— Князь Иван Иванович Оболенский-Щетина, наместник смоленский, прислал.
— Стало быть, ты все эти годы в Смоленске жил?
— В Смоленске, князь.
— А Егорку не доводилось там встречать?
— Какого Егорку, Михаил Львович?
— Холопа моего — Егорку Мелкобеса, что тогда золото и все сокровища предо мною повез.
Николай, и в самом деле ничего о Егорке не зная, спросил:
— Тот князь, которого ты с Шляйницом послал?
Глинский рассердился:
— Ну! А какой же еще! Что у меня, сто Егорок с бородавками во лбу служило!
— Ей-богу, не видел, князь, и не слышал о нем ни от кого!
— Хочешь ко мне в службу вернуться? — вдруг потеплел Михаил Львович, и Николай с радостью воскликнул:
— Хочу, Михайла Львович!
— Найди Егорку! Выйду на волю — озолочу.
— Найду, князь. Не богатства ради, в службу тебе найду.
Исчезнувший холоп
Долго размышляли Николай с Флегонтом Васильевичем, как разгадать загадку, придуманную Михайлой Львовичем. Прикидывали и так, и этак, а сходилось все к одному: хитер Егорка, и уж если за двенадцать лет не объявился, то отыскать его ныне — ох какая непростая задача!
— Ежели сокровища Глинского при нем, то он либо потонку перепродает их бриллиантщикам да золотых дел мастерам, а вырученные деньги, как и прежде, дает в рост под лихву, так? — спрашивал Флегонт Васильевич.
Николай соглашался:
— Похоже, так.
— А ежели по купеческой части пошел, то чем скорее всего промышляет? — размышлял далее государев дьяк.
И Николай отвечал:
— Не тот он человек, Флегонт Васильевич, чтоб пребывать ему в трудах, только и может быть, что мздоимцем.
— Много ли ныне денег у тебя, Николай? — вдруг спросил Флегонт Васильевич.
Собеседник смешался:
— Как считать, Флегонт Васильевич. Если по литовскому счету, то злотых восемьдесят, наберу. А если по московскому считать — не более двадцати гривенок.
— Мудрено это для меня, — сокрушенно признался Флегонт Васильевич.
— Ну, хоть как считай, — ответил Николай, — если все, что у меня есть, продать, и избу в Смоленске, и лавку, и коней, и хозяйство, то будет серебра с четверть пуда.
— Понятно, — обрадовался Флегонт Васильевич, будто Николай все достояние ему отдавал. И не успел Николай догадаться, отчего это дьяк столь сильно возвеселился, как тот и сам разъяснил: — Ныне быть тебе, Николай, ростовщиком. И, чаю я, твоих денег вполне довольно, чтобы взяли тебя в свое малопочтенное братство московские лихари. — И, откровенничая сверх всякой меры — чего скрывать, когда собеседник и так все понял, — сказал, добродушно улыбаясь: — А то мне самому пришлось бы раскошелиться, да кому любо кровное добро терять?