Провожатый завел его в большую избу, что стояла посреди двора. И там в просторной, чисто убранной горнице встретил его начальник: борода лопатой, рубаха новая, сапоги из юфти.
Бородатый махнул рукой — мужик, приведший Николку, вышел вон.
— От кого? — спросил бородатый.
— От старшего брата к Панкрату, — ответил Николка тихо.
Хозяин непонятно чему улыбнулся, спросил, потеплев голосом:
— От какого же брата? Много их у меня и почти все — старшие.
— Звать его Кристофор, а прозвище мне не сказывал.
— Ты постой здесь, погоди меня маленько, — торопливо проговорил допытчик и выскочил за дверь — в соседнюю горницу.
Вскоре вернувшись, произнес испуганно:
— Сам тебя хочет видеть: князь Михаил Львович.
Туровский заговор
1508 год начался теплыми ветрами, звонким крошевом рушащейся наледи, ломким хрустом оседающего наста.
Вскоре после Рождества Сигизмунд Казимирович отправился из Вильны в Краков на коронацию, по которой Литва и Польша должны были вновь соединиться под одним скипетром, ибо после коронации в Кракове Сигизмунд Казимирович добавлял к титулу великого Литовского князя и титул польского короля.
Михаил Львович об эту пору сидел в Турове. Невесело ему было и бесприютно, несмотря на то что жил он в отчем доме, в тех самых стенах, которые первыми из прочих довелось запомнить ему.
Узнав, что Сигизмунд уехал в Краков, Михаил Львович вспомнил недавнее.
Всего семь лет назад там же, в Кракове, короновался на польский стол собинный его друг, благородный рыцарь, честный и добрый Александр Казимирович.
Глинский припомнил осиянный тысячью свечей собор, парчу и золото одеяний, сотни знатнейших персон из Литвы и Польши, роящихся у подножия трона, и самого себя, стоящего рядом с Александром Казимировичем, себя — единственного, кто олицетворял своею персоной всех литовских дворян и кому было позволено стоять не в зале собора, а прямо возле короля, как если бы он — Глинский — был его братом или сыном.
А теперь он застрял в глуши пинских болот, и другие теснились у трона нового короля, другие ждали милостей и наград, но не он, Глинский, вчерашний щит и меч королевства!
«Неловко будет сидеть между двумя тронами, — думал князь, переполняясь злобой к Сигизмунду. — Довольно с тебя и одного». И вновь прикидывал, как не раз делал перед сражением, хватит ли у него сил отобрать у Сигизмунда виленский стол?
«На Москву и Крым надеяться можно: по весне и Василий и Гирей выведут своих воинов в поле. На волохов[32] надежда слабая, да и не в них дело. Ближе всех — орден. Если и Изенбург сдержит слово, то против таких сил Сигизмунду не устоять». От дерзких замыслов перехватывало дыхание и кружилась голова.
Устав от беспрестанных дум об, одном и том же, шел Михаил Львович в книгоположницу. Тихо вздыхая, листал древних мудрецов.
«Людям, решившимся действовать, — советовал Геродот[33], — обыкновенно бывают удачи; напротив, — вещал старый грек, — они редко удаются людям, которые только и занимаются тем, что взвешивают и мерят».
Геродоту возражал мудрец и странник Демокрит[34]. «Лучше думать перед тем, как действовать, чем потом», — предостерегал он Михаила Львовича.
Глинский читал, мыслил, прикидывал. На третий день решился. Позвал управителя своего — Панкрата, коего шутя называл «майордомом Пантократором», и велел разослать по округе слуг — звать гостей.
«Послушаем, что люди скажут, — думал Михаил Львович. — Где народ увидит, там и Бог услышит. Если они готовы, то и за мной дело не станет». А пока решил придать затее видимость простой встречи со старыми друзьями, благо в январе один праздник сменял другой, и совсем уж на носу было Крещение.
Полесские помещики, засидевшиеся в своих деревеньках, отозвались на зов Михаила Львовича с готовностью. Рады были приглашению и родовитые мужи — князья и их отпрыски. Трех дней не прошло — гостей у князя Михаила оказались полны и дом и двор.
Встречал их Глинский как родных, для всякого нашел душевное слово, любого-каждого обласкал и обогрел. На Крещение начался в Турове великий праздник. Не только гости — все мещане со чады и домочадцы были взысканы щедротами и милостями хозяина. Утром 15 января княжеские слуги выкатили к православной церкви и к католическому костелу по двенадцать бочек вина. Туда же притащили в корзинах, плетенках, кошницах, на холостинах, на рогожах горы мяса, рыбы, пирогов, хлебов, солений, варений.
33
Геродот (между 490 и 480 — ок. 425 гг. до н. э.) — древнегреческий историк, прозванный «отцом истории».