— Николай Иванов сын, москвитин, ты ли будешь? Николка спрыгнул на пол, спросил настороженно:
— А ты кто таков?
— То тебе пока знать не надо, — ответил пришелец. — Я здесь не для того, чтобы твои вопросы слушать, а для того, чтобы тебя спрашивать.
Николка смекнул, что за человек пришел к нему. Не знал только, от кого пришел: от Михаила ли Львовича или от Флегонта Васильевича.
— Ты мне скажи, Флегонт Васильевич поздорову ли? — спросил пришедший.
— Бог милостив, дядя Аверьян. Была по осени лихоманка, да отпустила.
— А ну, Николай, выдь из избы, поговорить надо. Шагнув за дверь, высокий мужик улыбнулся:
—. Ну что, не признаешь?
Николка ахнул:
— Рыло! Ты ли это!
— А то!
— И впрямь Аверьян! Ну, говори, с чем пожаловал? Аверьян со значением взглянул на Николая, сказал глухо, степенно:
— Большой разговор будет, Николай, сурьезный разговор.
Николка почувствовал необычность происходящего, подвинулся поближе к Аверьяну, приготовился слушать.
— То дела тайные, Николай, дела государственные. За них одна плата — голова с плеч…
Через недолгое время пожаловал к Николаю и человек от Глинского. Именем Михаила Львовича велел всячески вызнавать и в Смоленске, и в иных городах, где доведется бывать, не собирается ли польский король идти против Руси войной, а обо всем узнанном доводить до него — Кириллы Бочарова.
— Всякое воскресенье хожу я к ранней заутрене в собор. Служит там владыка, архиепископ Варсонофий, видаться во храме безопасно: литовский воевода и королевские начальные люди дюже благоволят владыке, потому как он завсегда держит их сторону и Сигизмунду Казимировичу вельми привержен.
— А сторону Василия Ивановича кто держит? — спросил Николай с бесхитростным видом, хотя Аверьян Рыло уже говорил ему об этом. Спросил, желая лишь выведать — тех же людей назовет ему Кирилл Бочаров или же у него с Аверьяном сообщники разные. Однако Кирилл поостерегся:
— Придет время — узнаешь, пока для тебя есть только я. Иных же — по разговорам, да и по прочим приметам — различай сам и бери на заметку. Наступит час — дюже те люди нам сгодятся.
Николка молча кивнул, сказал проникновенно:
— Все сделаю, дядя Кирилл, как велено.
И зажил Николка тройной жизнью.
Почти для всех, кто знал его, был он Николай Иванов сын Волчонков, участник в делах купеческого товарищества, кое торговало пенькою и коноплей с негоциантами из ганзейских городов. Для Кирилла Бочарова был он еще и соглядатаем Глинского. И только один Аверьян Рыло знал его во всех трех ипостасях.
В Смоленске Николай задерживался ненадолго: почти все время проводил в дороге — ходил с обозами в старый русский город Юрьев, который немцы называли Дерпт, а местные, жившие там люди, — Тарту, в Колывань, по-немецки Ревель, а по-местному Таллин, в ливонскую столицу Ригу. Во всех этих городах пенька шла нарасхват.
Купеческая жизнь оказалась ох какой нелегкой. Едва ли легче казацкой. Обозы шли и в дождь, и в снег, по лесам, хоронившим разбойные ватажки, по раскисшим, вязким от грязи дорогам, ночуя где придется, не всякий раз получая от многих трудов даже и малые барыши. Однако на судьбу Николай не сетовал — кругом жили трудно, и его дело было не тяжелее иных занятий. К тому же деньги, которыми начал дело, достались ему фаз и почти задаром, а тайная служба не тяготила — и ранее у Михаила Львовича доводилось Николаю исполнять подобные поручения.
Всякий раз перед тем, как уйти Николаю с обозом из Смоленска, Аверьян Рыло и Кирилл Бочаров наказывали ему, с какими людьми надлежит повидаться, о чем спросить, что передать.
Вскоре Николай знал на любой бегущей от Смоленска дороге многих тайных доброхотов, чаявших перейти под власть православного государя Василия Ивановича. Свел он знакомство и с русским людом, принявшим сторону князя Михаила Львовича, однако ж вскоре понял: Глинский и царь Василий Иванович держались розно.
За стенами Смоленска — в Смоленской земле, в Белой Руси и в самой Литве — было таких противоположных людей изрядно. В иных местах более желали перейти под руку Василия Ивановича, в других — под руку Михаила Львовича.
В самом же Смоленске партия Глинского подобралась сильнее прочих; сторонников у Михаила Львовича собралось здесь поболее, чем приверженцев русского царя или же ревнителей великого князя Литовского. В корчмах, на торгу, в кабаках — всюду, где сходился люд, нет-нет да и начинались споры и распри, а то и потасовки, когда выкрикивал какой-либо человек свою обиду на литовского воеводу или же на его слуг. И тогда одни брали сторону обиженного, другие — сторону власти, и тут же и у тех и у других враз находились сторонники. Николай никогда в перебранки и перепалки не вступал — Аверьян и Кирилл настрого ему воспретили, — но столь же неукоснительно велели со всевозможным вниманием глядеть и запоминать — кто чью сторону в тех сварах принимает.