Услышав разноголосый шум, Николай выскочил из избы.
— Куда собрались, православные? — спросил он первого попавшегося мужика.
— Спал, что ли? — буркнул мужик неприветливо, — Королеву Олену в тюрьму схизматики метнули!
— Постой, постой, — не сообразил сразу Николай, — королеву-то. Варварой звать.
— Это вашу схизматическую, кафолическую королеву, женку Сигизмундову так кличут! — заорал мужик. — А для нас, православных, окромя Олены Ивановны — честной вдовы, иной королевы в Литве нет!
«Тьфу те, напасть! — подумал Николай. — Это ж покойного короля Александра Казимировича вдова. Василию Ивановичу родная сестра. Как это я раньше не сообразил-то?»
И, смутившись, юркнул за мужицкие спины.
Вместе со всеми дошел Николай до церкви Иоанна Богослова. Толпа качалась тысячеголовым чудищем, глухо гудела, ждала чего-то. Время от времени откуда-нибудь сверху, с крыши ли ближнего дома, с дерева ли, поднятый ли на руки какой-нибудь именитый и многим смолянам известный человек кричал зычно:
— Ждите, православные! Пошли за воеводой! Будет воевода вскорости!
В толпе переговаривались:
— Ворота в кремль заперты. У моста перед входом жолнеры стоят. С пищалями, с алебардами.
— А наших-то в град впустили?
— Впустили, бают. Как не впустить, ежели мир послал?
— Могут и не впустить.
— Как так?
— А вот так.
— Поди попробуй супротив народа встать.
— Да что народ-то?
Многие словам таким дивились. Крутили головами, пересмеивались. Некоторые молча слушали, отходили в задумчивости. Наконец толпа заволновалась, зашумела:
— Едут! Едут!
Все враз стали приподниматься на цыпочках, вытягивать шеи.
Из кремля потянулось на мост шествие. Над головами плыли, чуть покачиваясь, хоругви, посверкивали окладами иконы.
— Владыка, владыка, — пронеслось по толпе.
— Идет, боров гладкий, утешать да уговаривать, — услышал Николай.
— Угодник чертов, — добавили с другого бока.
«Не любят Варсонофия, — подумал Волчонок, — да и за что его любить? Перед панами-католиками травой стелется архиепископ Смоленский».
Между тем процессия приближалась. Уже видны стали лица идущих: архиепископа, именитых мужей смоленских, попов и дьяконов из владычного кремлевского собора.
Многих посадские и слободские узнавали:
— Вона, гляньте, Михаила Пивов ищет!
— Боярин, а заодно с нами!
— Чего ж он за хвостом владычным тянется?
— Да нетто все, кто возле владыки, нам супостаты?
— Все не все, но половина будет.
— Экой цифирный — враз счел!
Чем ближе подступало шествие, тем тише становилась толпа. И когда Варсонофий взошел на паперть, было так тихо, что передние услышали тяжкое дыхание седобородого грузного архиепископа.
Был Варсонофий красив и благообразен, а по старому поверью — кто ликом благолепен, тот и Господу угоден. И потому, когда негромко, с хрипотцой, произнес владыка первое слово, замерли все и, внимая, потянулись к пастырю.
— Дети мои, чада возлюбленные! Карает нас Господь по грехам нашим, а паче иных покарал Господь меня, грешного. — Голос Варсонофия прервался. Казалось, старик вот-вот заплачет. Старухи и женки засопели, завздыхали, завсхлипывали. — И в сей час велит мне Господь испить горькую чашу. Велит сказать скорбную весть. — Варсонофий снова замолк. Краем рукава провел под глазами, как бы утирая слезы. — Не я один плачу, иные многие плачут вместе со мной, и не только здесь, но и далеко отсюда. Плачет вместе со мною и государь наш, пресветлый король Сигизмунд Казимирович, ибо ему сейчас еще горше, чем любому из нас.
Толпа в недоумении зашумела. Некоторые, озадаченные, зашипели:
— Тише! Тише!
Другие изумленно вопрошали:
— Короля, что ли, в тюрьму метнули?
Владыка стоял, выжидая. Затем сказал, по-прежнему не повышая голоса:
— А оттого, дети мои, плачет король наш, что пришлось ему, милостивцу, тяжкое его сердцу дело сделать: бывшую королеву Олену из дома ее не выпустить оттого, что Олена хотела со многой казной из государства нашего бежать и ту казну недругам нашим переслать.
Перейдя на совсем другой тон, заговорил Варсонофий властно и громко:
— А кто из вас, чада, сделал бы по-иному? Кто дозволил бы свое добро недоброхотам и зложелателям отдавать?
Толпа ошарашенно молчала.
— Один Господь ведает, сколь много молился я за грешницу Олену. Да, видать, не дошла до Господа моя молитва. И сейчас, воротясь к себе в дом, снова стану я молиться за нее, неразумную, а королю Сигизмунду Казимировичу отошлю письмо, чтоб простил немудрую и из нятства велел выпустить.